Женя вернулся через несколько секунд, на ходу кивнул Веронике, показал на пальцах – «две минуты!» – и скрылся за углом, там, где, наверное, располагался мужской туалет.

Она вздохнула. Оглянулась по сторонам. Машинально прочла все вывески и таблички, которые могла увидеть. Встала, разминая ноги, прошлась туда-сюда по коридору. Детально рассмотрела картины, что были развешаны по стенам, прочла объявление о том, что библиотеке требуются технические работники и программисты.

Снова села на все тот же диванчик. Посмотрела на висящие на стене стеклянные часы: прошло не две минуты, а более получаса. Жеки не было…

«Неужели сбежал? Вот уж странно, с чего бы это?! Да нет, сейчас вернется!»

Но тревога нарастала. Стеклянные часы отсчитывали минуту за минутой. Как бы то ни было, а даже женщина не будет столько времени «пудрить носик», зная, что ее дожидаются, причем по делу!

Терпение закончилось. Вероника решительно встала с дивана и отправилась на поиски мужского туалета.

Дверь с соответствующей табличкой обнаружилась быстро – буквально за углом. Вероника остановилась в нерешительности прямо возле нее, прекрасно сознавая, как глупо она выглядит. Ну, и что дальше? Не врываться же внутрь, раздавая всем извинения и уговаривая Жеку поторопиться!

Но тут из туалетной комнаты, едва не зашибив Веронику дверью, вышел тот самый здоровяк в коричневом костюме и с папкой под мышкой. Притормозив от неожиданности, он снова, приподняв брови, окинул девушку наглым взглядом, а потом присвистнул, сложив губы трубочкой.

– Милашка, вы не ошиблись? Если вам точно сюда, то – прошу…

Кривляясь, он распахнул дверь, заставив Веронику отшатнуться.

– А если вам все-таки в другую сторону, то позвольте проводить…

Но Вероника уже не смотрела на него. Ее взгляд был прикован к кафельному полу, на который падал треугольник света из раскрытой двери – еще одна полоса света пересекала туалетную комнату из раскрытого окна. По ступенькам одной из кабинок и дальше, к серым плитам пола, извиваясь, текла алая струйка…

– Блудово семя!

Все село знало, что разбитная Марфа родила Сашу в девицах. И хотя впоследствии барин, снабдив надоевшую ему любовницу хорошим приданым, выдал ее замуж за своего дворового Панкратия, правда о Сашином рождении была известна всем без исключения.

С самого раннего детства девочке внушали, что она «меченая»: замуж приблуду никто не возьмет, какой там красы несказанной девка ни будь, а на положение баловницы семьи ей и вовсе рассчитывать нечего: после свадьбы с Панкратием Марфа, быть может, чувствуя свою вину, а может, будучи просто ненасытной до грубых мужицких ласк, беременела каждый год и за первые же пять лет супружества нарожала мужу четырех сыновей. Все были живы и здоровы – деревня посчитала это за божий знак, свидетельствующий о замоленном Марфой грехе, – и все считались законными детьми, на которых не падала тень материнской репутации.

Когда четверо здоровых парней, с косами на плечах, бок о бок возвращались с сенокоса, им уважительно уступали дорогу. А вслед босоногой девчонке с изумрудно-зелеными глазами и толстой косой необычного для этих мест оттенка, которая целыми днями сновала по двору с веником или коромыслом, плевались:

– Блудово семя! – А потом перешептывались в том смысле, что, мол, чего это она «смотрит своими буркалами проклятыми, будто съесть хочет?! Никак, бесовский огонь горит в девке, надо батюшке сказать, пусть огласит ее да и выгонит из деревни – не ровен час, камнями побьем, не брать бы греха на душу!»

В груди у Саши действительно горел огонь. Душу жгла ненависть ко всем этим мужикам и бабам, которые не упускали случая бросить ей в спину грязное, черное слово; к парням, что свистели вслед, а сами норовили то и дело прижать и облапить ее за первым же плетнем; к матери, которая совершенно не интересовалась единственной дочерью, потому что от девки какой же прибыток? И наконец, к отцу, хотя Панкратий, Саша уже знала это, не был ее настоящим отцом. Девочке не исполнилось еще и пятнадцати лет, а душа ее уже была полна презрения ко всему, что ее окружает. Она смутно чувствовала, что достойна лучшей доли. И инстинктивно, не отдавая себе в этом отчета, стремилась найти и понять эту долю. Но что же можно было понять в пятнадцать лет, если ты идешь по жизни безо всякого провожатого и сама эта жизнь больше похожа на блуждание ощупью впотьмах?

Только и было хорошего в ее положении, что тяжелого крестьянского труда, к которому с раннего детства приучали деревенских детей, Саша не знала. Боярин Головнин, хоть и сбыл с рук любовницу, все же считал зазорным, чтобы его дитя, пусть и от дворовой девки, «хвосты коровам крутило». Об этом желании своего благодетеля Панкратию, конечно, было известно.

Поэтому Саша, на зависть всей деревне, выполняла только самую посильную работу по дому. Этой работы в большой семье, конечно, хватало, но трудно ли юной деве встать с петухами, приготовить всем поесть, а затем убрать в избе да натаскать воды? Такое житье, по крестьянским понятиям, было даже вольготным, и девушка, назло перешептываниям и кумушкам, чьи спины были согнуты жатвой, а руки почернели от земли, расцветала навстречу им яркой, волнующей красотой.

Даже уродливый, высоко перетягивающий грудь сарафан не мог скрыть манящей гибкости ее тела, выпуклых бугорков нежной девичьей груди, быстрых ног, легких движений. А глаза – колдовские, зеленые, как сочная весенняя трава?! А коса – цвета растопленного меда и с руку толщиной?! А сами эти руки – белые, прозрачные, аж глаза слепит смотреть?!

– Бесово семя! – плевались бабы, беснуясь от зависти, когда Саша, высоко подняв голову с по-царски уложенной косой, проплывала мимо них, оставляя за собой чувственный, влекущий аромат, которым словно пропитывался сам воздух вокруг нее. И едва не кончались от злости, если видели – а видели они ее часто – Сашину презрительную усмешку, запрятанную в уголках красиво очерченных губ.

Деревня не принимала Сашу – все в ней было не такое, не наше, не похожее на привычное представление о девице на выданье. Да и разве ж она была – «на выданье»?! Разве б кто из мужиков решился бить барину челом за то, чтобы разрешил жениться на этой ведьме? Охотников не находилось, хотя и снилась Саша деревенским парням – вот такая, с белой рукой на коромысле и насмешливым прищуром колдовских глаз, какую они видели ее у колодца, потом долго провожали жадными глазами уходящую от них гибкую, чуть раскачивающуюся от тяжести ведер фигуру.

Хотя кто знает? Может быть, хотя бы один из грезивших Сашей парней, истомленный этими снами и еще больше – тем самым влекущим и чувственным благоуханием, которое следовало за ней, в какую бы стороу она ни направлялась, в конце концов не выдержал бы и кинулся к барину просить Сашиной руки! Быть может, таких парней было бы даже несколько, и многие из них были бы готовы покалечить друг друга в извечной драке самцов за самку, если бы только девушка хотя бы полсловечком, хотя бы движением мизинца, хотя бы мимолетной дрожью ресниц дала понять, что оказывает кому-нибудь из них предпочтение!