Представитель был на месте и, выдавая билет, казался слишком любезным. Мы с Гийомом наспех чмокнулись у паспортного контроля — это, скорее всего, наш последний поцелуй, — и я перешагнула желтую линию, отделяющую территорию Хорватии от заграницы. В философском измерении это была черта между моими несложившимися отношениями с французом и будущими романами. И, переступив ее, я вдруг почувствовала невероятное облегчение, как будто тяжелая рука Ответственности, которую я особенно ясно ощущала на плечах со вчерашнего вечера, вдруг упала с них.

— Как отдохнули? — улыбнулся офицер, сравнивая фотографию в паспорте с моим красным лицом с безумными глазами и всклокоченными волосами.

— Истрия — просто сказка, — выдохнула я подготовленное вранье.

* * *

В зоне вылета стало понятно, почему представитель авиакомпании был так любезен: рейс задерживали. По самым оптимистичным прогнозам, на три часа. В зале ожидания вежливости не было места: сидячие места там отстаивали с боем, многодетные семьи спали вповалку, визжали дети, кричали друг на друга взрослые, шуршали обертки купленных в дьюти-фри конфет — единственного доступного провианта. Я устроилась на полу между туалетом и пожарным выходом и придумывала истории про товарищей по несчастью. Вот та замученная женщина, мать двух крикливых мальчуганов, в юности была ослепительно хороша: ямочки на щеках, блеск в глазах, игривый хохоток. Вышла замуж за красавца старшекурсника, весь Автодорожный институт завидовал. И вот у них СЕМЬЯ. Школа-магазин-обед-уроки-ужин-глажка. Ямочки заплыли, и блеск погас, и похохотать не над чем. Теперь у нее на лице написано крупными буквами: «Я ответственна за свою семью, включая мужа, престарелую свекровь и незамужнюю старшую сестру». И ни один мужчина в ее теперешнем окружении не догадается, какой музой она была на первых курсах института. Да и муж начал это забывать: он скучающе озирается вокруг с выражением лица «чего-то хочется, не пойму чего именно: то ли покакать, то ли влюбиться».

А эта пара только на старте. Он старше ее и толще, он демонстративно решает проблемы, он любит шикануть в ресторане и громко отчитать подчиненного по телефону: все — чтобы произвести впечатление на нее, молодую и тоненькую. Она смеется, закидывая голову с копной каштановых кудрей, а когда не смеется, то смотрит на него как на бога. И у нее на лице написано: «Ответственность — да. За маникюр и хорошие зубы».

Я напридумывала историй про всех выдающихся «сокамерников» и перешла к серым мышкам. Чем еще заняться, когда третий час торчишь в темном, душном, переполненном агрессивными людьми помещении, без горячей пищи и достаточного количества сидячих мест?

Вдруг кто-то сверху обратился ко мне на английском:

— Мне показалось, мы как-то сухо простились.

Я подняла глаза: Гийом нежно улыбался. Он не был похож на человека, которого недавно бросили. По крайней мере, не на того, который страдает по этому поводу. Пока я собиралась с мыслями, он опустился на колени и поцеловал меня долгим, собственническим поцелуем.

— Вот теперь все как надо. Пойду к выходу, а то уже объявили посадку на Париж. Я тебя люблю, помнишь? И жду в декабре.

Тада-да-дах! Тада-да-да-да-да-дааааахххх! — рухнули в контейнер выброшенные бутылки. Значит, уже восемь тридцать.

Я выползла из-под одеяла, приняла душ, заварила чай, перекрестившись, затопила буржуйку, разложила на столике план номера. Полгода назад моя начальница уехала в Италию, где во время последнего отпуска встретила милого, неряшливого художника, и я неожиданно оказалась на позиции главного редактора нашей маленькой, но гордой газетки. Кроме того, что теперь моя зарплата наконец приблизилась к нижнему порогу дохода среднего класса, это означало еще и то, что теперь я отчитываюсь только перед самой собой. Ну, формально — еще перед итальянским издателем, но он обыкновенно так занят и так безоговорочно мне доверяет, что ежемесячные отчеты сводятся к рассказыванию анекдотов у кулера.

Босс знал меня со студенческих пор и видел: я никогда не давала себе спуску. Париж, весна, романтика — ничто не могло встать между мной и работой. Восемь часов в день были необсуждаемой нормой, а в напряженные периоды вполне могли быть без доплаты пролонгированы до десяти. Поэтому он без страха отпускал меня в частые командировки для научно-познавательного журнала, требуя только быть на связи с дизайнерами.

За эти месяцы я освоила множество технологических новшеств. Я могла провести мозговой штурм в формате телеконференции, дистанционно отредактировать макеты, подключить новые шрифты и отсортировать фотографии на сервере редакции — в общем, сдать весь номер по скайпу. Январский был почти готов — до Нового года осталось вычитать пару материалов. Наконец-то появится возможность погрузиться в ту «парижскую жизнь», о которой меня все расспрашивают в Москве. Я решила, что правильно будет начать ее с посещения настоящего парижского спа. Тому было две причины — медицинская и научно-познавательная. Во-первых, мои позвонки спаяло хронической главно-редакторской усталостью. Во-вторых, в вопросах эстетики тела русский и французский подходы сильно различаются.

* * *

У французов, как я успела заметить, красота — понятие «начинающееся», тогда как у русских — «кончающееся». Наша девушка если красива, то прямо с пубертатного периода, когда вопросы внешнего вида только начинают занимать ее несозревший мозг. Тогда она вооружается всеми женскими приемами украшательства: косметикой, каблуками, средствами для укладки и бижутерией — и использует их обильно, без мыслей о последствиях. В двадцать лет она делает электроэпиляцию, татуаж бровей и губ, отбеливание зубов и акриловые ногти. Потому что русская девушка знает: красота — конечна. В сорок пять ей уже нечего будет украшать: кожа испортится от хлорированной воды и злоупотребления макияжем, фигура обрюзгнет от пренебрежения спортом и низкокачественной пищи, волосы поредеют из-за агрессивных окрашиваний средствами с аммиаком и ежедневных завивок, на ногах проступит варикоз от ношения детей и сумок, а грудь обвиснет от необъяснимо долгого, по западным меркам, грудного вскармливания. Поэтому, конечно, наши девушки гораздо красивее их девушек.

Все кардинально меняется, если сравнивать наших тетушек и бабушек с их тетушками и бабушками. Молодые француженки действительно малопримечательные создания в шарфах и балетках, чего никак не скажешь о французских женщинах после тридцати пяти и тем паче о пенсионерках. Если в России любовные истории, где партнер существенно младше партнерши, вызывают удивление, то во Франции это единственная возможность для мужчин любить глазами.

Воинственная женственность просыпается во француженках тогда, когда устроены дела с работой и страховкой. Тогда она задумывается о покупке квартиры — и расцветает всеми оттенками румян и губной помады, чтобы привлечь партнера по ипотечному кредиту. Оценив эффект, она уже не возвращается к шарфам и балеткам, а несет свой особенный стиль через годы, оттачивая детали: узел платка, линию нанесения румян, высоту каблука. Она вдруг открывает для себя палитру ярких, насыщенных цветов и не без удивления узнает, что ей к лицу брусничный и коралловый. В тридцать она записывается в бассейн, в сорок она начинает пользоваться кремами с подтягивающим эффектом, в пятьдесят задумывается над тем, чтобы вернуть четкость контуру губ и бровей с помощью татуажа, в шестьдесят прибегает к корректирующему белью, а в семьдесят, когда артрит сводит на нет еженедельные усилия маникюрши, она надевает на крючковатые пальцы фамильные драгоценности.