затеи оказались настолько провальными, что вместо того чтобы привести Европу на Ближний Восток, они привели Ближний Восток домой, в Европу, в виде системы управления, которую европейцы там увидели и которая пришлась им по нраву. В эпоху крестовых походов эта система находилась на последнем издыхании: первые мировые цивилизации истощили ближневосточные леса и сельскохозяйственные угодья настолько, что те превратились в пустыню. В последующие столетия выжившие стали переходить к более устойчивому укладу – племенному, основанному на натуральном сельском хозяйстве и скотоводстве (в ХХ веке нефтяные интересы англосаксов перевернули этот уклад с ног на голову).

Провалившаяся модель, которую позаимствовали тевтонские рыцари, была изобретена не на Ближнем Востоке. Ее истоки лежат в безуспешных азиатских экспериментах по построению крупных, полностью авторитарных государств, которые постоянно расширялись и наращивали производство. Всё это было совершенно чуждо Европе, привыкшей к системе мелких военных вождей и олигархов, которые хаотично боролись за сокращающиеся природные ресурсы и периодически досаждали местным крестьянам, которые в целом продолжали жить примерно так же, как и в железном веке. Новая экзотическая система, внедренная тевтонскими рыцарями, основывалась на абсолютной власти, сосредоточенной в руках единого, строго организованного центрального правительства, которое контролировало повседневную жизнь всех и каждого.

Не забывайте, что эти новоявленные пруссаки до этого тысячу лет пытались воспроизвести систему контроля, которую им навязали римляне, завоевавшие Германию (позднее Великобритания и США переняли имперские методы Рима, суть которых заключается в том, что местным элитам поручается держать под присмотром завоеванные народы, – тем самым поощряется насилие и конкуренция, а покоренные превращаются в вассалов, которые сами себя стерегут). Пруссия даже переняла в качестве герба римского орла, которого позднее позаимствовали нацисты и Соединенные Штаты. От чарующих мечтаний римлян о власти и контроле не удалось избавиться даже в наши дни.

В XVIII веке, при Фридрихе Великом, несмотря на свои скромные размеры и нехватку природных ресурсов, Пруссия превратилась в одну из наиболее влиятельных держав в Европе. Этим она была обязана своей регулярной армии, которая численно превосходила армии любого из ее соседей. Ни одна страна не могла держать под ружьем такое количество своих граждан на постоянной основе. Прусская система тотального контроля успешно обеспечивала полное подчинение населения воле правительства, благодаря чему создание массовой регулярной армии не представляло никаких проблем (столетие спустя американское правительство воспользовалось этой формулой для содержания постоянной регулярной армии по совету прусского военного консультанта по имени фон Штейбен).

На этом Пруссия не остановилась. Чем меньше прав оставалось у прусских граждан, тем сильнее становилось государство. Племянник Фридриха Великого продолжил этот процесс, лишив взрослое население страны всех прав и привилегий.

В 1806 году пруссаки потерпели сокрушительное военное поражение от Наполеона. Многие солдаты бежали от неминуемой гибели, поэтому власти решили сосредоточиться на их детях, поняв, что населению нужно сызмальства внушать такое подчинение, которое окажется сильнее самого страха смерти.

Власти решили, что если они продержат людей в состоянии детства на несколько лет дольше, то смогут задержать их социальное, эмоциональное и интеллектуальное развитие: тогда их будет проще контролировать. Именно в этот исторический период был придуман «подростковый возраст» как средство замедления перехода от детства к взрослости – теперь он стал длиться годы, тогда как, например, в аборигенных ритуалах инициации на него отводятся месяцы.

Этот отложенный переход, призванный создать у взрослых постоянное состояние детского подчинения, был разработан на основе приемов объезжания лошадей и одомашнивания животных. Ведь изначально одомашнивание предполагало превращение диких зверей в инфантильные виды, которые обладали мозгом меньшего объема, хуже адаптировались и были неспособны решать проблемы. Чтобы добиться такого результата, нужно:

1. Держать детенышей отдельно от родителей в течение светового дня;

2. Помещать их в замкнутое пространство с ограниченным количеством стимулов или с ограниченным доступом к природной среде;

3. При помощи поощрений и наказаний заставлять их выполнять бессмысленные задания.

На основе таких же приемов пруссаки создали систему, конструирующую подростковое состояние и тем самым одомашнивающую население.

Для управления этими изменениями в начале XIX века они придумали систему государственного образования: радикальным новшеством стало всеобщее начальное обучение, после которого дети шли учиться торговле, какой-либо профессии или управленческим навыкам. Всё это опиралось на строгую систему экзаменов (дополнявшую обычные критерии достатка и классового происхождения). Большинство прусских учеников (более 90 %) посещали Volksschule, «народные школы», где усваивали упрощенную версию истории, религии, хороших манер и подчинения и бесконечно упражнялись в грамотности и счете. Дисциплина носила первостепенное значение; скука превратилась в оружие, при помощи которого населению проводили лоботомию.

Эта система работала так здóрово, что Пруссия стала одной из самых могущественных стран мира в эпоху, когда концепция «национальных государств» (а не областей, королевств, племен или городов-государств) впервые была провозглашена господствующей формой организации общества на планете. Пруссаки начали строить планы по общемировому распространению школьного образования как инструмента социального контроля, поскольку оно обеспечивало единообразие и подчинение, необходимые для успешного функционирования модели национального государства. Эффективность прусского образования как инструмента господства и власти смогли проверить на себе и США: американские педагоги на протяжении более чем полувека совершали паломничества в Германию. К их вящей радости, школьные тесты, внедренные по всей Америке, доказали, что искусственный феномен подросткового возраста можно было внедрить и за пределами Пруссии.

В 1870 году Пруссия взяла реванш над Францией, уничтожив ее армию в ходе франко-прусской войны, и немедленно создала Германию как единое национальное государство – мечта тевтонских рыцарей сбылась. Прусская система образования (и, соответственно, новый институт продленного детства) стала последним писком моды во всем западном мире. Ее несколько видоизменили, вероятно, по причине того, что такая модель выглядела немного странной даже для одержимых жаждой власти европейских толстосумов: она была настолько всеохватной, что женщины должны были ежемесячно отмечаться в полиции, когда у них начиналась менструация. Пруссию шутливо называли «армией со страной» или «гигантским исправительным учреждением». Вновь возводившиеся города были похожи на тюремные бараки: серые строгие кубические дома и открытые пространства. Власти упорно «очищали» общество от бездомных, цыган, евреев и гомосексуалистов и активно развивали зарождавшуюся евгеническую науку. (Их лозунгом в образовании стал «Arbeit macht frei» – «Работа делает свободным», который впоследствии нацисты помещали над воротами концлагерей, в том числе Освенцима, где евреев использовали для рабского труда и истребляли. В Австралии и сегодня есть много школ с похожим лозунгом на латыни: «Labor Omnia Vincit» – «Труд покоряет всё». Сейчас, как и раньше, создание рабочей силы для нужд национальной экономики открыто постулируется в качестве главной цели государственного образования. И, как и раньше, узникам этой системы внушают, что радостное подчинение принудительному труду отвечает их же собственным интересам в будущем.)