И вот я сижу в туалетной кабинке и пинаю дверь. Дура я – ни фотошоп, ни парик не изменят реальность.

Дождавшись, когда фотограф уедет, а в театре проведут круг доверия, я вхожу в зал. Асад уже красит дорогу из желтых кирпичей, работу над которой мы начали на этой неделе. А рядом с ним Пайпер малюет зеленые небоскребы Изумрудного города. Волейбольная команда уехала на соревнования, и Пайпер теперь приходит к нам.

– Ну и как прошла гламурная съемка? – спрашивает она.

Взяв кисть, я опускаюсь на колени рядом с Асадом и сосредотачиваюсь на желтых кирпичах.

– Представь себе наихудшее развитие ситуации, а потом умножь его на десять – тогда получишь приблизительное представление.

– Вряд ли все было так плохо…

– Он отфотошопил меня, – тихо говорю я, не желая устраивать истерику на глазах у Асада.

Кисть с зеленой краской зависает в воздухе.

– Кто и что сделал?

Я рассказываю ей о нервном фотографе и его предложении о ретуши.

– Возможно, он просто хотел сделать как лучше, – добавляю я в конце.

Пайпер смотрит на Асада – тот пожимает плечами, – и переводит взгляд на меня.

– Ава! Учись говорить людям, куда они могут засунуть свое «я хотел как лучше», – пронзительным голосом заявляет она и трясет меня за плечи, обрызгивая при этом краской. – Кто кроме нас скажет им это?

– Что именно?

– Что тебе не нужен фотошоп. Что его представления о красоте устарели.

– Вот видишь – именно поэтому ты должна была пойти со мной.

– Я не смогу выиграть твои сражения за тебя, Ава.

– Очевидно, мне это тоже не под силу. – Я запускаю пальцы в розовые пряди. – Я думала, с этим париком в мою жизнь придет что-то новое, я посмотрю в лицо своим страхам и все такое. Но я в полном раздрае.

Прежде чем Пайпер успевает подтвердить, что я трусиха, она замечает Кензи, которая идет к нам, уставившись на бывшую подругу.

– Что ты здесь делаешь?

Пайпер не смотрит на Кензи, словно дожидаясь, что или я, или Асад защитим ее. Затем поднимает взгляд на Асада, но того будто интересуют только декорации. Пробормотав что-то себе под нос, Пайпер поворачивается к Кензи.

– У нас свободная страна. Я пришла сюда с Авой.

Кензи переводит взгляд с Пайпер на меня и обратно.

– Значит, отказавшись играть в театре, ты имела в виду, что не хочешь делать это со мной?

– Ну да, что-то в таком духе, – соглашается Пайпер.

– Может хоть поговорим о…

– Нам не о чем разговаривать, – отрезает Пайпер. – Не волнуйся, я не буду устраивать скандал, вкатившись обратно в твою драгоценную труппу. Можешь и дальше не вспоминать обо всем, что произошло.

Кензи смотрит на Пайпер сверху вниз, и выражение ее лица слегка смягчается.

– Это несправедливо, – тихо говорит она, смаргивая слезы.

– Браво! Премию в студию за это представление! Бис! – Пайпер со смешком аплодирует.

И на лице Кензи тут же появляется привычная брезгливость. Сложив руки на груди, она идет к двери позади меня, открывает ее и подпирает стулом.

– Здесь пахнет, как в морге. – Кензи смотрит на меня и говорит, указывая на мой парик: – Не дай ей обмануть себя, Ава. Когда ей надоест наряжать тебя, она вновь начнет думать только об одной-единственной персоне. Подсказка: это будешь не ты.

Развернувшись на каблуках, она уходит, распинывая кисти.

– Прибереги драматизм для сцены, – комментирует Пайпер.

– Да уж, она же хотела, чтобы это ты ушла, – кивнув, говорю я.

Пайпер переводит взгляд на зеленые небоскребы.

– Ну так я и ушла. Я не собираюсь тратить время на тех, кому не нужна. А ей я не нужна, поверь. Да и кому нужна грустная калека?

– Вообще-то, никто никогда не говорил, что ты не нужна, – наконец-то оторвавшись от покраски, заявляет Асад.

Ахнув, Пайпер воздевает руки.

– Чудо! Твоя избирательная немота прошла! Забавно, что наедине с нами ты не затыкаешься ни на миг, а стоит появиться кому-нибудь более популярному, как ты тут же не находишь слов. – Она поворачивается ко мне и тычет кистью в мой парик. – Мне все равно, носишь ты его или нет. Я просто пыталась помочь.

Я поправляю парик, который сполз мне на лоб, пока я красила.

– Вряд ли мне что-нибудь поможет.

Я достаю наушники и надеваю их прямо поверх парика, пытаясь хоть как-то улучшить сегодняшний день. Остаток времени мы проводим в молчании. Я размышляю над недавней фотокатастрофой, Пайпер наверняка злится из-за стычки с Кензи, Асад не хочет попадаться под горячую руку. Я вожу кистью по ткани, заканчивая последний изгиб дороги, вымощенной желтым кирпичом.

Иди по дороге, щелкни каблуками – и ты дома.

Если бы и жизнь была расписана, как сценарий…

* * *

Когда все уходят, мы с Асадом оттаскиваем ткань с дорогой к заднику сцены. Пайпер садится на край сцены, свесив ноги, и глядит на темный зал. Инвалидное кресло стоит позади нее.

– Значит, ты хотела сегодня посмотреть в лицо своему страху? – со слабой улыбкой спрашивает она меня, сверкая глазами.

– Да. Но не вышло.

Пайпер указывает на пустой зал.

– У нас есть сцена.

– И?

– К черту ежегодную фотографию. Взгляни в лицо еще большему страху.

– Что? Петь?

Пайпер кивает. Вскочив на ноги, Асад с улыбкой отдергивает занавес.

– Ни за что! – заявляю я.

Асад подходит к краю сцены.

– Давай я начну. Разогрею чуток публику.

Он смотрит в пустой зал, протягивает руки к невидимым зрителям и, изображая вдохновение, принимается фальшиво петь «Круг жизни» из мультфильма «Король Лев». Пайпер морщится от финального оглушительного вибрато. Закончив петь, Асад глубоко кланяется – копна черных волос драматично падает ему на глаза.

– Ну, так и я смогу, – говорю я.

– Орал, как подыхающая кошка, – фыркает Пайпер.

– Недоброжелатели есть всегда.

Асад берет меня за руку и, подняв на ноги, чуть ли не силком ведет к краю сцены.

– Ава, здесь только мы. Одна из нас тебя до чертиков обожает, а другому медведь на ухо наступил. – Пайпер закатывает глаза.

– Фу, как грубо, – хмурится Асад.

Я стою, уставившись в темный зал. Когда я в последний раз пела на сцене, в зале сидели Сара и мои родители. Мои близкие, скрытые темнотой, но поддерживающие меня.

Теперь передо мной лишь пустые кресла, да и я изменилась.