Перед свиданиями вся семья дружно умоляла его молчать и слушать, рта не открывать, даже чтобы зевнуть. Он каждый раз мужественно держался минут пятнадцать – ровно до того момента, когда воспитанная и наученная родителями девушка задавала вопрос о работе. Тут Зяма возбужденно протирал очки и с иезуитскими подробностями начинал излагать содержание текущего квартального отчета. Девица на выданье краснела, бледнела, стесняясь откровенно зевать, интеллигентно прикрывала ротик, как бы поражаясь тому, о чем вещал вошедший в раж Зяма. На исходе второго часа у почти бессознательной невесты всегда находилась или школьная подруга, или престарелая тетушка, которую надо было навестить именно сегодня. Зяма отважно вызывался ее проводить и всю дорогу до метро, автобуса или трамвая нудил, как важно свести дебет с кредитом. Девицы ускоряли шаг, вскакивая почти на ходу в трамвай или ныряя в любое метро под крики озадаченного Зямы, что ей совсем в другую сторону, и с облегчением махали ему из окна. За вещами через несколько дней приходила или действительно подруга, или курсант артиллерийского училища с налитыми плечами и прыщами.

После очередного провала операции собирался семейный совет. Председательствовал деда Миша. Многоопытный дядя Моня выступал в роли играющего тренера. После его прямолинейных советов Зяма долго стеснительно потел очками и краснел ушами. Но все было бесполезно.

И вот однажды к бабушке нагрянула ее подруга, которую, кстати, тоже звали Геня. Но на этом сходство и заканчивалось.

Бабушка была спокойной как штиль. Геня Бориславская – экстравагантная бывшая балерина Императорского театра – сухой как жердь богемной дамой, без возраста и комплексов. Теперь она работала в каком-то третьеразрядном театре и на ехидный вопрос дедушки, чем же занимается балерина на пенсии, к ужасу бабушки, отбрила, что пытается из десяти блядей сделать белых лебедей. Геня садилась в кресло, задирала ногу на ногу, да так, что краснели даже ангелы на потолке (за исключением, разумеется, падшего), и, хотя курить в нашем доме было категорически запрещено, сигарету изо рта она не выпускала.

Так вот, у одной из Гениных блядей-лебедей в Воронеже была тетушка, а у тетушки – подруга, а у подруги – приятельница… Словом, не хочет ли Зяма познакомиться с девушкой? Все всполошились. Зяма отбивался, утверждая, что ему надо закончить годовой отчет, но деда Миша на это непонятно сказал, что, пока он заканчивает свой годовой, у девушки навсегда закончатся месячные. На мой вопрос бабушка смущенно пролепетала, что девушка, видимо, тоже бухгалтер, а Геня долго хрипло хохотала, соблазняя костлявыми коленками падшего ангела.

Срочно был собран семейный совет. Всем кагалом решали, куда пойти.

Тут с неожиданным предложением выступил опытный Сеня – он как раз заскочил на огонек, а точнее, подбросить маме с папой малолетнюю Маечку.

– А не пойти ли им в зоопарк?

В свое время он использовал зоопарк как лакмусовую бумажку.

Обезьяны вели себя фривольно. Самцы страстно прижимали к себе самок, выражая ежеминутную готовность к совокуплению. Мамаши-посетительницы стыдливо уволакивали засмотревшихся детей. Папаши подходили ближе к клеткам, цинично комментируя интимный процесс. Так вот, Сеня бесстыдно подводил упирающуюся девицу к клетке. Если она краснела и убегала, то рассчитывать особенно было не на что, а вот если понимающе улыбалась, значит, имело смысл тратиться на билеты в последнем ряду в надежде на продолжение.

Вариант с обезьянами, конечно, для Зямы не подходил, но идея всем показалась неплохой, потому что девушка могла отвлечься и продержаться дольше обычного.

* * *

Словом, час пробил. Вычищенный, наглаженный, облаченный в новый светлый плащ, Зяма отправился на свидание с девушкой не куда-нибудь, а в зоопарк.

В доме все замерло. Часы с маятником отстукивали минуты. Все прикидывали. Ну, добраться до зоопарка полчаса, там хотя бы час, потом девушку проводить. Обычно Зяма с видом пораженца возвращался часа через два. В этот раз большая стрелка пошла на третий круг, на улице стало темнеть, а Зямы все не было. Зная Зямины способности попадать в ситуации, народ начал волноваться.

Тут дернулся лифт и со скрежетом остановился на нашем этаже. Все высыпали на кухню. Из кабины вышел совершенно мокрый, смущенный Зяма. Дедушка подозрительно потянул носом.

От Зямы исходил едкий запах кошачьей мочи. Женщины ахнули.

Оставив изгаженный плащ в коридоре, Зяма послушно шагнул внутрь.

И начал рассказывать.

Сначала все шло очень даже прекрасно. Девушка была уже переспелая: Зяма, видимо, мог быть ее последним шансом, поэтому про дебет и кредит она выслушивала с христианским смирением. Через какое-то время девица совсем заскучала. Развлекали животные в клетках. Кошмарный ленинградский зоопарк, который надо судить гаагским судом за жестокое обращение с животными ей, провинциальной бедолаге, казался почти южноафриканским сафари. Миновав костлявых тигров, доживающих свой цирковой век, они оказались перед вольером со львом. Несчастный крайне мало походил на царя зверей и метался в клетке, тесной, как шахта лифта. Развернуться ему было особенно негде, но он, похоже, не голодал: в углу валялась покрытая мясом кость – то ли объедки с царского стола, то ли останки смотрителя: впрочем, одно не исключало другого. Лев был явно не в духе. Может, его замучило несварение желудка, может, достали любопытные, тычущие пальцами посетители.

Зяма, остановившись у клетки, с энтузиазмом рассказывал приунывшей, но еще на что-то рассчитывающей девице, как в два часа ночи ему удалось найти недостающие один рубль тринадцать копеек, которые искала вся бухгалтерия в течение рабочей недели. Лев прислушался. Зяма вещал, девица до боли в шее отворачивала голову, чтобы скрыть мучительную зевоту. Лев был менее терпеливым, и Зямина взаимность его мало интересовала, в ленинградской прописке он тоже не нуждался. Он презрительно развернулся задом и, как из брандспойта, окатил Зяму струей едкой кошачьей мочи. От ужаса Зяма даже не шевелился, пока поток не сошел на нет. Лев не то чтобы осознал, а просто иссяк. С чувством выполненного долга царь зверей удовлетворенно отвернулся и прилег в дальнем углу, занявшись многострадальной костью.

Народ замер, а потом взорвался таким неистовым хохотом, что непроизвольное мочеиспускание случилось уже у смотрительницы за обезьянами.

Навеки опозоренный Зяма, забыв о невесте, весь в львиной моче рванул к спасительному выходу. Народ шарахался в стороны. Бедный Зяма не мог даже сесть в городской транспорт. Так и домчался через Дворцовый мост и по набережной до самого дома. О девушке он и думать не мог: последствия были столь очевидны, что вопросов о дальнейших свиданиях уже не возникало. Выслушав весь этот кошмар, под хохот папы и деды Миши бабушкина сестра покачнулась и всхлипнула. Ее заботливо подхватили и отвели на нишенку.

В этот момент раздался звонок в дверь. На пороге стояла робкая претендентка на Зяму и ленинградскую прописку – с пятновыводителем в одной руке и брошенным у двери плащом в другой. Она шагнула к Зяме, тот замер, втянув голову в плечи. Глаза их встретились…