одно предложение, они бросали обучение, поэтому их называли «мудрецами, которые, бросив обучение, покоятся в спонтанности». Сегодня люди лишь стремятся напичкать себя знанием и умозаключениями, во многом полагаясь на письменные объяснения и называя это практикой. (30) [94]

Однако, похоже, личные наставления Хуанбо его ученикам не всегда были такими же ясными. Линьцзи (яп. Риндзай, ум. 867) не мог услышать от него ни слова. Каждый раз, когда он пытался задать вопрос, Хуанбо бил его, пока он в отчаянии не покинул монастырь, чтобы получить совет у другого мастера, Даюя, который выругал его за то, что он был таким неблагодарным за «материнскую доброту» Хуанбо. Это пробудило Линьцзи, который снова пошел к Хуанбо. Но в этот раз Линьцзи первым нанес удар со словами: «В конце концов, в буддизме Хуанбо ничего нет!» [95]

Свод учения Линьцзи, «Линьцзи лу» (яп. «Риндзай року»), изображает чрезвычайно оживленного и оригинального человека, наставлявшего своих учеников неформальным и иногда несколько «колким» языком. Линьцзи словно использовал всю силу своей личности, чтобы вызвать у ученика мгновенное пробуждение. Он снова и снова ругает учеников за то, что те недостаточно верят в себя и позволяют своему уму «скакать» в поиске чего-то, чего они никогда не теряли и что находится «прямо перед тобой в этот самый момент». Для Линьцзи пробуждение главным образом зависит от «дерзновения» – смелости «отпустить» без промедления с непоколебимой верой в то, что твое естественное, спонтанное функционирование – это и есть ум Будды. Его подход к концептуальному буддизму, к одержимости ученика стадиями и целями, которых необходимо достичь, беспощадно иконоборческий.

Почему я здесь говорю? Только потому, что вы, последователи Дао, скачете в поисках ума и не можете остановиться. С другой стороны, древние действовали расслабленно, в соответствии с обстоятельствами [по мере их возникновения]. О вы, последователи Дао, когда вы поймете мою точку зрения, вы будете восседать на… головах будд. Те, кто прошел десять стадий, будут казаться слугами, и те, кто пришел к Наивысшему Пробуждению, будут казаться рабами с оковами на шее. Архаты и пратьека-будды подобны грязному отхожему месту. Бодхи и нирвана подобны столбам, к которым привязывают ослов. [96]

Он особо эмоционален, когда речь идет о важности «естественной» или «непринужденной» (уши [z]) жизни:

В буддизме нет места усилию. Будьте простыми, ничего особенного. Испражняйтесь, мочитесь, одевайтесь и ешьте. Когда устали, идите и прилягте. Невежды могут смеяться надо мной, но мудрые поймут… Если, когда вы будете путешествовать из одного места в другое, вы будете считать каждое место своим домом, то оно и будет им, ибо когда возникнут те или иные обстоятельства, вы не должны пытаться их изменить. Так ваши привычные чувства, которые создают карму для Пяти Адов, станут Великим Океаном Освобождения. [97]

И относительно создания кармы при поиске освобождения:

Снаружи ума нет Дхармы, и внутри тоже не за что ухватиться. Чего же вы ищете? Вы все говорите, что Дао требует практики и доказательств. Не заблуждайтесь! Если есть кто-то, кто может его практиковать, то это будет исключительно карма, вызывающая рождение и смерть. Вы говорите о совершенной дисциплине шести чувств и десяти тысяч способов поведения, но, как я это вижу, это лишь создание кармы. Искать Будду и искать Дхарму – это не что иное, как создание кармы для адов. [98] [aa]

У Мацзу, Чжаочжоу, Хуанбо и Линьцзи «дух» дзэн можно увидеть во всей его красе. Хотя он вдохновлялся даосизмом и буддизмом, он стал чем-то большим. Он очень приземленный, буквальный и прямой. Трудность перевода сочинений этих мастеров связана с тем, что их стиль китайского языка не является ни классическим, ни современным, а скорее представляет собой разговорную речь эпохи династии Тан. Его «естественность» не настолько утонченная, не настолько красивая, как у даосских мудрецов и поэтов; она почти грубая и простая. Я говорю «почти», потому что это не совсем верно. Невозможно найти параллели для сравнения в других культурах, и западный ученик сможет лучше всего почувствовать его дух, созерцая вдохновленные им произведения искусства. Лучшим образом может быть сад, состоящий всего лишь из песчаной площадки, на которой расположено несколько неотесанных камней, поросших мхом и лишайниками, подобных тем, которые сегодня можно увидеть в дзэнских храмах в Киото. Средства самые простые, какие только можно представить; впечатление такое, будто человек вообще к ним не прикасался, словно их перенесли без изменений с морского берега; но на практике этого может достичь лишь самый чувствительный и опытный художник. Конечно, это звучит так, будто «дух дзэн» – это обдуманный и нарочитый примитивизм. Иногда так и есть. Однако подлинный дух дзэн – это когда человек практически чудесным образом проявляет естественность без какого-либо намерения. Его жизнь дзэн заключается не в том, чтобы сделаться таким, а в том, чтобы вырасти таким.

Таким образом, должно быть очевидным, что «естественность» этих мастеров эпохи Тан не стоит понимать буквально, как если бы дзэн просто славил совершенно простых, вульгарных людей, разбрасывающих идеалы по ветру и ведущих себя так, как им хочется, – потому что это будет наигранностью. «Естественность» дзэн расцветает только тогда, когда человек утратил притворство и сознание каких-либо описаний. Но такой дух приходит и уходит, как ветер, и его практически невозможно зафиксировать и сохранить.

Тем не менее в конце эпохи Тан благодаря своему творческому потенциалу и жизнеспособности дзэн стал господствующей формой буддизма в Китае, хотя всегда оставался очень близок ко многим другим школам. Цзунми (779–841) был одновременно мастером дзэн и Пятым Патриархом школы хуаянь, представляющей философию «Аватамсака-сутры». Эту чрезвычайно утонченную и зрелую форму махаяны использовал Дуншань (807–869) при разработке доктрины Пяти Чинов (увэй [bb]), которая описывает пятеричную связь абсолютного (чжэн [cc]) и относительного (пянь [dd]) и которую его ученик Цаошань (840–901) связал с философией «Ицзин», или «Книги Перемен». Фаянь (885–958) и Фэньян (947—1024) также были влиятельными мастерами, глубоко изучавшими хуаянь, и сегодня эта доктрина составляет своего рода интеллектуальный аспект дзэн. С другой стороны, такие мастера, как Дэчжао (891–972) и Яньшоу (904–975), поддерживали тесную связь со школами Чистой Земли и тяньтай.

В 845 г. имело место непродолжительное, но активное преследование буддизма даосским императором У-цзуном. Храмы и монастыри уничтожались, их земли конфисковались, и монахов заставляли вернуться к мирской жизни. К счастью, энтузиазм императора в отношении даосской алхимии привел его к экспериментам с «эликсиром бессмертия», и, отведав этого напитка, он вскоре умер. Дзэн пережил преследование лучше, чем какая-либо другая школа, и теперь вошел в продолжительную эпоху императорской и народной благосклонности. В его богатых монашеских учреждениях толпились сотни монахов,