С этими словами он крепче прижимает меня к себе, и хотя на самом деле он почти ничего нового не сказал, у меня появляется ощущение, что с его стороны это была попытка поделиться.

– И должен сказать, что это интересная работа, – продолжает он. – Забираться к людям в голову и пытаться понять, как там все работает. – Он устремляет взгляд на меня. – Почему ты хмуришься?

– Я не хмурюсь.

– Хмуришься. Ну или твой лоб неожиданно настигла старость.

Он клоунски морщит свой собственный лоб, разряжая атмосферу, которая вроде бы не должна быть мрачной, но почему-то ощущается именно такой.

– Я не знаю, – говорю я. – Просто мне кажется, что без очень веской причины не стоит лезть в чужую голову. Мне не нравится мысль о том, что кто-то может ковыряться в моих мозгах.

Я действительно так считаю, но хмурюсь из-за Адели. Он излагает ее историю под своеобразным углом. Как историю маленькой девочки, с которой он когда-то давно был знаком. Это не ложь, но и не вполне правда.

Он улыбается мне, и я не могу не наслаждаться ощущением крепкой широкой груди, на которой покоится моя голова. Крестьянский сын. Может, конечно, он избегает упоминать о ней, щадя мои чувства, но я все-таки не наивная простушка, которая не отдает себе отчета в реальном положении вещей.

– А ты точно уверена, что правильно выбрала профессию? – поддразнивает меня он. – Мы все-таки как-никак занимаемся мозгоправством.

– Вот поэтому я сижу за своим столом и не лезу на кушетку.

– Спорим, мне удалось бы заполучить тебя ко мне на кушетку?

– Двусмысленные шутки тебе не к лицу.

Я тычу его пальцем под ребра, и мы дружно хохочем.

– А если серьезно, – говорит он после недолгого молчания, – если тебе нужна помощь по поводу твоих ночных кошмаров, даю слово, я не стану совать тебе сомнительные книжонки и отправлять восвояси. С тех пор я успел кое-чему подучиться.

– Отрадно это слышать, – отзываюсь я с напускным легкомыслием.

А сама думаю о тетради, которую дала мне Адель, и о том, что подумал бы Дэвид, знай он об этом. Уж лучше бы он в самом деле поднялся и ушел сразу после секса! Но эту мимолетную мысль я сразу же давлю.

– Может быть, тебе стоило бы найти ту малышку, – бормочу я. – Вдруг ей все еще нужна твоя помощь.

После этого он ничего больше не говорит.

Дождь оглушительно барабанит по окнам, нагоняя на Адель, которая валяется на кровати рядышком с Робом, дремотное настроение. У него только что закончился сеанс психотерапии, а вот ей пора на занятие, но рисование ей надоело. Она уже сходила на йогу, чтобы от нее отвязались, – по всей видимости, предполагалось, что это поможет ей расслабиться, и, по правде говоря, так оно и случилось, главным образом по причине нудности этого занятия, – но на самом деле ей сейчас больше всего хотелось бы выбраться на свежий воздух вместе с Робом. Может, на этот раз на болота вместо озера ради разнообразия. Конечно, им не полагается уходить далеко без «групповода», но может быть, им удалось бы улизнуть незамеченными. Это отличительная черта хиппи, как говорит Роб. Они такие доверчивые. Даже ворота днем не запирают.

– Я не сплю, – сообщает лежащий рядом с ней Роб и щиплет себя за руку. – Но такими темпами скоро усну. Тоска беспросветная.

Адель, прыснув, вздыхает. Она надеялась, что после грозы небо окончательно расчистится, а вместо этого зарядил непрекращающийся серый ливень. Роб прав, тоска беспросветная – это оно и есть.

– Когда вся эта твоя магия начнет действовать? – спрашивает он. – Меня уже достало пересчитывать пальцы. У меня такое чувство, что в один прекрасный день их окажется одиннадцать.

– Это хорошо, – отзывается она. – Если их окажется одиннадцать, ты поймешь, что это сон. И тогда ты сможешь вообразить дверь, открыть ее и попасть в любое место, куда тебе захочется. И вообще, ты практикуешься всего несколько дней. Терпение, юный джедай.

– Если это все какой-то розыгрыш, моя месть будет сладка и ужасна.

– Куда ты отправишься в своих снах? – интересуется она. – Когда сможешь создать дверь?

Лежать у него под боком уютно. Не как с Дэвидом – нет того накала страсти, и сердце у нее не колотится так сильно, как-то по-другому. Спокойно и умиротворяюще.

– Домой?

В ответ он смеется. Это не его обычный смех, теплый и заразительный, а скорее резкий отрывистый смешок, предназначенный для выражения иронии. Она уже научилась разбираться в оттенках его настроения.

– Вот уж хрен. Впрочем, я бы отправился в какое-нибудь местечко, где прилично кормят. Тутошним поварам неплохо бы научиться делать жратву не совсем уж безвкусной. Ммм.

Он пытается увести разговор в другую сторону, и это не укрывается от ее внимания. Она всегда считала, что он никогда не говорит о своей семье, оберегая ее, потому что она разом лишилась всех своих родных. Внезапно она чувствует себя никудышным другом. Они так много говорят о ней, о ее утрате, о том, как ей прийти в себя и жить дальше, что она лишь сейчас осознает: его собственный мир так и остался для нее закрытой книгой. Да, он развлекал ее байками из тех времен, когда принимал наркотики, но это все. Ничего серьезного. Ничего настоящего.

– Что, все так плохо? – До сих пор они оба лежали на спине, глядя в потолок, но теперь она переворачивается на бок и подпирает голову рукой. – Поэтому ты сидел на герыче?

– Нет, – улыбается он. – Я сидел на герыче, потому что это кайфово. Что же касается семьи, в общем, большую часть времени я живу с сестрой, Эйлсой. Ей тридцатник. – От него не укрывается ее реакция на такую разницу в возрасте. – Ну да, я поскребыш. Это такой вежливый эвфемизм к слову «ошибка». В общем, сейчас я живу с ней. Она такое же чмо, как и я, только немного в другом смысле, а мнения о себе самого высокого. Ну, в общем, у нас дерьмо, а не семейка. На хрена тебе об этом знать?

– Ты же мой друг, – говорит она, тыча его в костлявые ребра. – Пожалуй, мой единственный настоящий друг, если не считать Дэвида. Разумеется, я хочу об этом знать.

– Ну, ты, моя трагическая Спящая красавица, куда занимательней меня.

– Разумеется.

Она слегка краснеет. Ей нравится, когда он зовет ее так, хотя, наверное, с ее стороны это неправильно, ведь ее родители погибли, а это звучит почти насмешкой над ними.

Он театрально вздыхает:

– Господи, до чего же хочется вмазаться.

– Я никогда не принимала наркотики, – признается она. – Даже травку не курила.

Теперь настает его черед изумляться.

– Без дураков?

– Без дураков. Вернее, если в буквальном смысле, без дури. Мы живем – жили – в самой настоящей глуши. Я ездила только в школу и обратно, на автобусе, а потом, когда у меня начались проблемы, вообще какое-то время училась на дому.