к сидевшему рядом с ней мужчине и начала что-то ему говорить.

Что?! У неё есть другой?!

30. Надежда

Открытая спортивная машина стояла напротив подъезда. На звуковой сигнал открывшейся двери Макс, сидевший за рулём, обернулся и окинул меня оценивающим взглядом.

За те несколько секунд, что я подходила, Грушевский поднял верх автомобиля.

– Чтоб тебе причёску не попортить, – пояснил он на мой вопросительный взгляд. – Кстати, отлично выглядишь. Тебе идёт красный.

– Спасибо, – его оценка была приятна.

– Я бы трахнул тебя прямо в этом платье. Здесь, на заднем сиденье, – он указал головой направление.

– Что?!

Я уже хотела было возмутиться, но Макс перебил меня непринуждённым:

– А что такого? Я ж правду говорю. Задрал бы подол, да и засадил по самые… помидоры.

Он усмехнулся. Плотоядно так.

Я перевела взгляд на улицу впереди. Правда – это, конечно, хорошо. Но почему-то я почувствовала себя вдруг неуютно. Хотя ведь с Максом уже спала раньше, и было вроде неплохо.

Меня накрыло резким воспоминанием о чувственных ощущениях прошлой ночи. Будто опалило страстью. Я сглотнула и постаралась выдохнуть максимально незаметно. Нет, с Грушевским у меня такого никогда не было.

И я вовсе не уверена, что хочу снова ложиться с ним в постель. Чувства к нему давно прошли. Если они когда-то были.

Макс развил высокую скорость, умело лавируя в довольно плотном транспортном потоке.

Я скосила на него взгляд. И что меня не устраивает? Привлекательный мужчина с пшеничными волосами и белыми зубами на загорелом лице. Глаза пронзительно-голубые, взгляд хитрый, как у избалованного домашнего кота. Мягкий рот и острый подбородок, правда, лишали его облик брутальной мужественности. Но такие мальчики-мажоры, как правило, очень нравились неискушённым, наивным девочкам. И я была такой до встречи с ним.

Для похода в оперу Грушевский надел чёрный смокинг, который смотрелся на нём так, словно Макс в этом родился и вырос.

Хорош, поганец, и об этом знает, с лёгкостью разбивая женские сердца. Я и сама не понимала, что со мной не так. Но в этот раз к его чарам я осталась абсолютно равнодушна.

К зданию драмтеатра, где когда-то блистала на сцене моя мама, мы подъехали за двадцать минут до начала спектакля.

Этот обновлённый вариант Грушевского, которого в прошлый раз приходилось ждать по полчаса, меня откровенно радовал. Но… и пугал.

Тогда, два года назад, я очень расстраивалась и переживала, что иногда он ведёт себя как настоящая скотина. Сейчас же он был идеальным кавалером – внимательным, чутким, заботливым. Но это скорее напрягало, чем радовало.

Зря я согласилась встречаться с ним. Он не вызывал во мне никакого влечения. Знаю, это всё потому, что влечение вызывал совсем другой человек, который тоже повёл себя со мной как скотина.

Ну вот почему у меня всё повторяется? Как будто мойры закрутили в спираль нить моей судьбы.

Макс припарковал машину за зданием театра и вышел первым, чтобы открыть для меня дверцу. Хм. Весьма галантно. Он подал мне руку и помог выйти.

– Что-то я не узнаю вас в гриме, – ехидно произнесла, едва ступив на асфальтированную поверхность парковки.

– Простого «спасибо» было бы достаточно, – парировал он и, сжав мою руку, поднёс тыльную сторону ладони к губам. Поцеловал.

Его голубые глаза стали почти синими. Я снова сглотнула. А может, мне всё же попробовать с ним ещё раз? Что я потеряю?

Никак не могла определиться.

Театр встретил нас яркими огнями и гулом собравшейся толпы. Люди обсуждали сегодняшнюю премьеру и неизвестного мецената, благодаря щедрости которого сегодня наш город мог принимать солистов самой Мариинки.

Я вдохнула такой родной и с детства знакомый запах. Мама хотела, чтобы её дочь тоже стала драматической актрисой. Поэтому таскала меня почти на все репетиции и спектакли. Я практически выросла в этом здании и знала все его потайные уголки. Но сейчас бывала здесь редко. Не хотелось вспоминать лишний раз о своих потерях. Думаю, о детстве должны сохраняться счастливые воспоминания, не окрашенные грустью.

Наши места располагались во втором ряду амфитеатра. Отсюда будет хорошо слышно и неплохо видно. Но Макс всё равно взял для меня бинокль.

Обожаю эту суету и шум перед началом спектакля. Это ожидание звонка и предвкушающее нетерпение. Я навела бинокль на оркестровую яму. Музыканты, которые накануне провели генеральную репетицию, снова пробовали свои инструменты.

Белоснежная плотная ткань занавеса ещё была опущена, скрывая декорации. Вот, кстати, не понимаю, зачем было менять бордовые кулисы на белые? Что это, новое веяние в театральной моде или блажь того самого неизвестного мецената?

Макс по сторонам не смотрел. Его словно вообще не интересовало, что происходит вокруг. Он с кем-то переписывался в «Ватсапе». Я скосила глаза. Хм, абонент «Мама».

Знаю, что подглядывать нехорошо. Поэтому дальше читать не стала. О матери Грушевского, первой жене своего начальника, я знала весьма мало. По словам Эммы, она была той ещё стервой и сумела оттяпать при разводе немалый куш. Сергей потом едва оправился. Ходили слухи, что Лидия Грушевская крутила роман с Андреем Лепичевым, нашим конкурентом. Хотя точно никто не знал.

Наконец занавес поднялся, и раздались первые аккорды чарующей музыки. Крупная дама за сорок красивым сопрано запела о жизни юной дочери короля.

Мне всегда нравилось это несоответствие внешности и образа. Понятно, что ведущие роли достаются наиболее опытным артистам. Но иногда доходит до смешного. Как-то дедушка водил меня на балет. И там Золушка была почти втрое старше своей мачехи. Я долго смеялась. А дедушка сказал, что в балете я ничего не понимаю.

Улыбнулась своим воспоминаниям и повернулась к Максу.

– А что будет после «Иоланты»? – ведь обычно одноактные произведения чем-то дополняли.

– Да, какой-то балет. «Щелкунчик» вроде. А что? – Грушевский оторвался от телефона.

– Ничего, просто интересно.

Мы ведь даже программку не взяли. Я была занята своими мыслями, а Макс тоже занят… не знаю чем. И чего он постоянно переписывается? Опять с мамой, что ли?

Конечно, с дедушкой посещать оперу было интереснее. Он знал историю каждой постановки и много необычных фактов.

Я навела бинокль на сцену, рассматривая декорации дворцового сада. Затем на партер, изучая затылки мужчин и причёски дам, выискивая самые необычные. Потом на ложи.

О нет! Он что, преследует меня?

С правой стороны ложи бельэтажа в такой же театральный бинокль на меня смотрел Лев.

31. Надежда

Какое-то мгновение мы смотрели прямо друг другу в глаза, а затем я резко опустила бинокль и села прямо, глядя перед собой.

– Что