— Конечно, там можно заблудиться, — сказал Жан, — мы один раз заплутали, под конец ночи, но потом, на рассвете, снова выбрались на тропу — я прежде делал отметины, а Венсан прекрасно ориентируется на местности.

Глоток арманьяка, улыбка победителя на собачьем конкурсе, Венсан напыжился, и моя старая антипатия к нему вспыхнула с новой силой.

— А второй учитель? Эли? Его ничто не насторожило?

— Он об этом не думал.

— Почему вы его не предупредили? Почему он не пошел с вами?

— Мы смылись по-тихому, говорю тебе, задумал что-нибудь в таком духе — бери ноги в руки, некогда трубить сбор, да и незачем.

— Но Эли ведь был его другом!

— Ну и что? А мы стали его друзьями! Чувствуешь разницу?

У них на все был ответ, моя логика рушилась под напором их логики, которая на самом деле не выдерживала никакой критики, я злилась, чувствовала себя мелочной. Они смотрели на меня свысока, подавляя своим бесподобным бескорыстием.

— Признайтесь! Признайтесь, что вам было весело снова провести Рико. Сначала сапоги, теперь Лео.

— Если тебе так хочется, — сказал Жан ледяным тоном, — если тебе нравится так думать, ладно, не стану тебе перечить: мы спасли человека забавы ради.

— А вы… вы его действительно спасли? Кроме шуток? Рико не бросился за вами в погоню? Проглотил шутку как умненький, благовоспитанный проводник? А как же его пистолет?

— У твоей кузины сумасшедшее чувство юмора, — сказал Венсан.

— Сумасшедшее, — подтвердил Жан.

— Вы меня смешите, я ничего не могу поделать.

— Мне кажется, — заговорил Венсан, — мне кажется, что вы бы предпочли, чтобы Рико прикончил нас всех троих — Лео, Жана и меня, бах-бах-бах, тремя меткими выстрелами из пистолета.

Он хохотнул, продолжил рассказ. Они смастерили шину из палок, выпростанных из-под снега, и своих поясов. Лео все стонал. Они начали спуск, снова прошли через перевал такой-то, плато такое-то, долину такую-то, а Лео, которого они то сажали на закорки, но несли на руках, беспрестанно стонал. Они остановились, чтобы снова попить, поесть (сухари, пиленый сахар, немного шоколада), да и чтобы передохнуть — тяжело все-таки тащить человека, даже такого маленького худышку, как Лео. Под конец дня они уже не знали, что предпринять, сняли шину, снова надели, снова сняли. Перепробовали тридцать способов транспортировки и в конце концов пришли к тому, что был знаком с детства: сцепили руки в форме сиденья, и Лео было там удобно, он надолго перестал стонать, но вот они, их бедные пальцы… По счастью, ближе к ночи они добрались до хижины — до той самой пастушьей хижины с земляным полом, до ее сырости и вони.

— Ну и? — выдохнула я со стиснутым горлом.

— Устроились там втроем, попытались развести огонь, но ничего не получилось, как и в первый раз…

— Да-да, помню-помню, животное тепло, — перебила я, — а потом?

— Потом — ничего необычного, мы не спали. Разговаривали. Чтобы разговорить Лео, поддержать его. У него был жар, его не надо было упрашивать. Одна тема за другой. Его семья, его подружка, у него и вправду была девушка, которая жила неподалеку от «Сансье-Добантон», она не была еврейкой, как он, его родители не хотели, чтобы они поженились, он надеялся, что они передумают, они были так добры, учителя на пенсии, его мать звали Сарой, они отдали ему все свои сбережения, чтобы он мог бежать.

— Он так и говорил? Бежать?

— Ну да, а почему ты спрашиваешь? — удивился Жан.

— Не знаю, какое-то печальное слово: бежать. А его подружка с «Сансье-Добантона» не печалилась?

— Он не сказал. Все, что я знаю, это что ее звали Изабель, он собирался жениться на ней после войны, был уверен, что после войны все уладится.

— А о чем вы еще говорили?

— О книгах, о чем же еще! И о поэзии. Вместе читали стихи. Так ночь и шла. В три часа мы услышали шаги…

— Шаги?

— Смотрите-ка, — воскликнул Венсан, — вам уже не смешно?

— Это был Рико?

— Да, это был Рико.

— Мы знали, — вставил Венсан, — что он станет нас искать, что он найдет нас, но…

— Но?

— Мы надеялись, что это произойдет позже. Утром. А до утра было еще далеко.

— И что же вы?

— Мы боролись.

Жан. Слово «бороться» в устах Жана. Так легко, свободно, естественно. Мы боролись, что в этом странного? Жан, бледневший при виде пятна крови, менявшийся в лице при криках своей матери, насмехавшийся надо всем резким, грубым, диким — Жан боролся и говорил об этом, отставив мизинец, но глаза его были уже не такими голубыми. Рико обрушился на дверь хижины, которую они потрудились забаррикадировать, они разговаривали с ним через дощатую стену, укрепленную другими досками, но он лупил изо всех сил. Открывайте, открывайте или я взорву хижину, подожгу ее, убью вас всех, todos! А Венсан сладеньким голосом отвечал: для начала успокойтесь, и вообще, чего вы хотите?

— Денег! — вопил Рико, и в густой горной ночи, в холоде, взвивался этот пронзительный, упорный крик. — Денег, денег! Сто тысяч франков!

Как и с сапогами, Венсан начал торговаться. Почему сто тысяч? И Рико выкрикнул им свои подсчеты. По тридцать тысяч с каждого, плюс десять тысяч за попытку его кинуть, всего сто тысяч, причем subito, сейчас же, а Венсан отвечал: вы с ума сошли, Рико, у нас нет ста тысяч франков, и даже если б были, вы их не заслуживаете.

— Сто тысяч, сто тысяч! — ревел проводник.

— Если пообещаете оставить нас в покое, получите двадцать тысяч, — говорил Венсан, — и ни сантима больше.

Тогда Рико снова начал ломиться в дверь хижины. Жан присел на корточки подле перепуганного Лео, положил голову больного себе на колени, прошептал: ничего не бойтесь, он хочет нас запугать, вот и все. Но Лео стучал зубами от страха и холода и говорил: он вполне способен нас убить, если мы не дадим ему денег.

— А у вас были эти сто тысяч франков? — спросила я.

— Конечно, — ответил Венсан, — у меня было полно денег под подкладкой «аляски». Во франках и в фунтах.

— А Рико об этом знал?

— Догадывался.

— Тогда почему вы не заплатили ему, чтобы отделаться?

— От таких типов, как Рико, никогда не отделаешься, — сказал Жан. — Он бы прикарманил эти сто тысяч франков и потребовал еще столько же.

Итак, он одобрил торги. Жан, который всегда говорил мне: от разговоров о деньгах меня тошнит. Если однажды мне придется защищать свои интересы, я проиграю дело. Я разорюсь. От отвращения. Он не возражал, поощрял бесконечную битву за презренный металл. Диалог Венсана с Рико слишком затянулся, и в конце концов Рико потерял терпение. Он сильнее ударил в дверь и выстрелил. Звуки выстрелов разорвали ночь, прокатились эхом по соседним утесам. «Теперь пора», — сказал тогда Венсан, а теперь повторил эту фразу, очень спокойно, довольный создавшимся напряжением. Теперь пора. Он снял доски, подпиравшие дверь, Жан поднялся на ноги, а Венсан медленно, владея собой, открыл.