– Да, вы правы. – Капитан задумчиво опустил глаза и вновь взглянул на портрет. – Если человеку знакомы какие-то переживания, то он узнает их и на лицах других людей. Мне… мне вспоминается история с одним из моих боцманов. Его звали Филлипс. Я с трудом выносил его. – Он нерешительно помедлил, но так и не взглянул на собеседницу. – Как-то однажды ранним утром мы проходили мимо Азорских островов. Погода выдалась ужасная. С запада надвигался сильный шторм, волны вздымались футов на двадцать-тридцать. Любой нормальный человек испугался бы, но морской стихии присуща и своеобразная красота. Громады волн еще темны, но их пенные гребни пронизаны лучами утреннего света. Лишь на мгновение, до того как Филлипс отвернулся, я увидел на его лице восхищение этой красотой. Не помню даже, что он собирался делать… – Отсутствующий взгляд Корнуоллиса свидетельствовал о погружении в собственные мысли, о каком-то моменте былого понимания, магии этого понимания.

Айседора улыбнулась, разделяя с ним эти воспоминания, и живо вообразила описанную им картину. Ей нравилось представлять его на палубе корабля. Там было его истинное место, и та его стихия намного превосходила треволнения, бушевавшие в полицейском кабинете. Однако она не смогла бы познакомиться с ним, если б он продолжал служить во флоте. А если б он вернулся в море, ей пришлось бы вечно переживать из-за погоды всякий раз, когда поднимался ветер, опасаясь за его жизнь; и всякий раз, слыша о попавших в беду кораблях, она со страхом думала бы, не его ли это корабль.

Джон взглянул на нее, перехватив ее пристальный, согретый душевным теплом взгляд.

– Простите, – быстро извинился он, вспыхнув и отвернувшись, и его шея напряженно застыла. – Замечтался.

– О, я сама люблю помечтать, – быстро подхватила миссис Андерхилл.

– Правда? – Капитан вновь устремил на нее удивленный взгляд. – И о каких же странах вы… то есть… в общем… о каких краях вы предпочитаете мечтать?

«О любых странах, где мы могли бы быть вместе с вами», – могла бы правдиво ответить его спутница.

– О таких краях, где я никогда не бывала, – ответила она. – Иногда о Средиземноморье. Или, к примеру, об Александрии… Или о каких-нибудь городах Греции…

– По-моему, вам там понравилось бы, – тихо заметил Джон. – Нигде больше не увидишь таких потрясающих видов, великолепия сверкающего света и морской синевы. Есть, конечно, еще Индия… я имею в виду Вест-Индию. Если не забираться далеко на юг, то опасность лихорадки не велика. К примеру, на Ямайке или на Багамских островах.

– А вам хотелось бы опять вернуться в море? – спросила Айседора.

Она со страхом ждала ответа, боясь, что его сердце всецело принадлежит именно морю.

Корнуоллис взглянул на нее, и на мгновение его лицо совершенно лишилось защитной маски сдержанности.

– Нет. – Это было всего лишь лаконичное отрицание, но взволнованный тон голоса придал его ответу желанную ей окраску.

Женщина почувствовала, как ей передается его душевное волнение, вызывая головокружительное облегчение. Он не изменился. Не сказал ничего лишнего, коротко, одним словом, ответил на простой вопрос о путешествиях, но вложенное в него чувство откликнулось в ней мощной волной надежды, словно окрыляя ее. Айседора улыбнулась в ответ, позволив на миг проявиться истинным чувствам, и вновь отвернулась к портрету. Она лепетала о каких-то пустяках, отмечая колорит или фактуру живописи, и сама не понимала толком, о чем говорит, и сознавала, что Джон также не слушает ее.

Айседора как можно дольше оттягивала момент возвращения домой. Оно положило бы конец мечте, вернув ее в повседневную реальность, от которой она сбежала, и породив неизбежное чувство вины из-за того, что ее душа не на месте, даже если телом она оставалась у себя дома.

В итоге лишь около семи вечера миссис Андерхилл прошла через входную дверь и, едва оказавшись в холле, сразу почувствовала себя узницей этого унылого и мрачного жилища. Это была какая-то смехотворная глупость. На самом деле дом выглядел очень славным: его удобная и красивая обстановка радовала глаз приятными голубовато-желтыми оттенками. Сумрачно было только на душе у его хозяйки. Она прошла по холлу к лестнице, и как раз когда достигла ее подножия, дверь епископского кабинета открылась, и Реджинальд вышел оттуда с каким-то растрепанным видом, словно специально взъерошил пальцами волосы. На его бледном лице мрачно горели обведенные темными кругами глаза.

– Где ты пропадала? – ворчливо произнес он. – Тебе известно, который теперь час?

– Без пяти семь, – ответила его жена, взглянув на большие напольные часы, стоявшие у дальней стены.

– Второй вопрос был риторическим, Айседора! – резко бросил Андерхилл. – Я так же, как и ты, могу взглянуть на этот циферблат. Но ты не ответила, где пропадала.

– Посетила выставку Хогарта в Национальной галерее, – любезно сообщила женщина.

Брови Реджинальда удивленно поднялись:

– Разве она открыта до столь позднего часа?

– Там я встретила знакомых и увлеклась разговором, – пояснила его супруга.

Она выдала буквальную правду, не вдаваясь в подробности. Ее возмутило то, что приходится оправдываться перед мужем. Развернувшись, она уже собралась подняться к себе в комнату, чтобы снять шляпку и переодеться в подходящее для ужина платье.

– На редкость неуместная выставка! – категорически заявил епископ. – Хогарт изображал людей того сорта, которыми тебе не следует интересоваться. Подумать только, увековечить «Карьеру мота»![18] Порой мне кажется, Айседора, что ты утратила чувство ответственности. Пора тебе начать относиться к твоему положению значительно более серьезно.

– В галерее выставили его портреты! – раздраженно возразила дама и, обернувшись, смерила мужа взглядом. – Причем на редкость подобающие. Помимо прочего, он изобразил нескольких слуг с исключительно благопристойными лицами и полностью одетых. Даже в головных уборах!

– Тебе нет нужды дерзить мне, – укоризненно произнес Реджинальд. – А наличие головных уборов еще не говорит о добродетели. О чем тебе следовало бы знать!

Миссис Андерхилл потрясенно застыла.

– Почему, интересно, мне следовало бы знать об этом?

– Потому что тебе, как и мне, знакомы распущенные нравы и злые языки многих женщин, приходящих в церковь каждое воскресенье, – ответил он. – В головных уборах!

– Какой-то абсурдный разговор, – раздраженно заявила женщина. – Что с тобой случилось? Может, ты неважно себя чувствуешь?

Она не имела в виду какие-то физические недомогания. Поведение ее мужа все чаще граничило с ипохондрией, и Айседоре уже не хватало терпения ублажать его. Но внезапно она осознала, как сильно он переменился. Его и без того бледная кожа выглядела совсем обескровленной.