– Разве я выгляжу больным? – озабоченно спросил он.

– Да, несомненно, – честно ответила его супруга. – Что ты ел на обед?

В расширившихся глазах епископа сверкнул огонек разумного и радостного понимания, точно на него снизошло внезапное озарение. И от охватившей его досады щеки сразу порозовели.

– Жареный морской язык! – резко бросил он. – Сегодня я желаю ужинать в одиночестве. Мне нужно подготовить проповедь.

И без дальнейших объяснений, даже не взглянув на жену, он развернулся и удалился обратно в свой кабинет, громко захлопнув дверь.

Однако, когда подошло время ужина, его предпочтения явно изменились. Самой Айседоре есть как раз не хотелось, но она понимала, что было бы невежливо не отдать должное уважение стараниям кухарки, и поэтому сидела в одиночестве за столом, когда вдруг в столовой появился епископ. Женщина подумала, не высказать ли надежду, что его здоровье улучшилось, но сочла за лучшее промолчать. Муж мог истолковать ее слова как сарказм или осуждение… или того хуже, мог начать рассказывать ей в мельчайших подробностях, как именно он себя чувствует.

Суп они съели в тишине, но когда горничная подала на второе лососину с овощами, епископ наконец нарушил молчание:

– Да, перспективы выглядят мрачными. Я не ожидаю, что ты разбираешься в политике, но новые силы захватывают власть и влияние в определенных кругах общества. Некоторые легко очаровываются новыми идеями исключительно из-за их новизны и… – Он умолк, очевидно потеряв ход мысли.

Миссис Андерхилл терпеливо ждала продолжения – больше из вежливости, чем из интереса.

– Я опасаюсь этого будущего, – тихо заключил ее супруг, устремив взгляд в тарелку.

Давно привыкнув к его напыщенным утверждениям, Айседора вдруг с изумлением поняла, что поверила его словам. В голосе Реджинальда действительно слышался страх – не благочестивая забота о роде человеческом, а подлинная острая тревога того рода, что заставляет человека просыпаться в поту среди ночи с бьющимся сердцем. Мог ли он узнать нечто такое, что потрясло его, лишив привычного самодовольства? Убежденность в своей правоте вошла в его плоть и кровь, став своеобразным щитом против стрел сомнения, поражавших большинство людей.

Могло ли случится что-то непредвиденное? Честно говоря, жене епископа вовсе не хотелось этого знать. Вероятно, его тревога была связана с каким-то обидным или спорным разрешением проблемы внутри церковной иерархии или, что более трагично, с тем, что его влиятельный подопечный сбился с пути истинного. Айседоре следовало бы расспросить его, но сегодня вечером у нее не хватило бы терпения выслушивать очередные занудные вариации на старые темы, которые она слушала снова и снова в той или иной форме на протяжении всей своей замужней жизни.

– Ты со своей стороны можешь сделать все от тебя зависящее, – спокойно заметила она. – Полагаю, если ты просто будешь разбираться с текущими делами, не торопя события, то все выйдет не так уж плохо.

Вооружившись вилкой, она приступила ко второму блюду.

Оба супруга продолжали ужин в молчании, но вскоре, подняв глаза, миссис Андерхилл увидела в глазах мужа панический страх. Он смотрел на нее, словно вглядывался в какую-то необозримую даль, где видел нечто невыносимое. Его державшая вилку рука дрожала, а над губой выступили капельки пота.

– Реджинальд, что случилось? – встревожено спросила женщина. – Почему ты молчишь?

Она невольно испугалась за него. И это разозлило ее. Ей вовсе не хотелось ничего знать о его переживаниях, но Айседора не могла просто закрыть глаза, видя, как глубоко, почти смертельно ее супруг боится чего-то.

Андерхилл с трудом перевел дух.

– Ты права, – облизнув губы, пролепетал он. – Не будем торопить события. – Он уткнулся взглядом в тарелку. – Пустяки. Мне не следовало мешать тебе ужинать. Разумеется, пустяки. Я забегаю, – он сделал глубокий судорожный вздох, – слишком далеко вперед. Доверимся божественному… божественному провидению… – И епископ резко отклонился от стола и встал. – Мне достаточно. Прошу простить меня.

Его жена тоже приподнялась.

– Реджинальд…

– Не беспокойся! – отрезал он, направляясь к двери.

– Но…

Мужчина сердито взглянул на Айседору:

– Не устраивай трагедию на пустом месте! Я собираюсь еще поработать, почитать. Мне нужно все проанализировать. Необходимо разобраться… со всей обстоятельностью.

Хлопнув дверью, он оставил супругу одну в столовой, смущенной и такой же сердитой, как и он сам, но с нарастающим ощущением тревоги.

* * *

Коттедж на краю Дартмура оказался чудесным, именно таким, как мечталось Шарлотте, но в нем досадно не хватало столь важных для нее душевного тепла и целеустремленности ее мужа. Она с удивлением осознала, каким невыносимо жестоким оказалось в результате Уайтчепельское дело. От несправедливости его последствий миссис Питт кипятилась больше самого Томаса, и понимание бессмысленности дальнейшей борьбы ничуть не облегчило ее внутреннего возмущения. После церемонии в Букингемском дворце казалось, что, при всей ужасной цене этого дела для тетушки Веспасии, для Питта все закончится благополучно. Войси лишили шанса стать президентом Британской республики, о которой мечтали заговорщики, а Томас вернулся к службе на Боу-стрит.

А теперь, необъяснимо, все вновь переменилось. «Узкий круг» вовсе не развалился, как они надеялись. Более того, благодаря его власти и влиянию, невзирая на распоряжение королевы, Питта опять отстранили от привычных дел, отправив обратно в Специальную службу простым младшим сотрудником, не имевшим толком понятия о том, как ведутся дела в политической полиции, а Виктор Наррэуэй относился к нему весьма неблагосклонно и, видимо, не имел даже совести, чтобы сдержать обещание и предоставить ему давно и более чем заслуженный отпуск.

Но, с другой стороны, Питты не могли позволить себе ослушаться или даже выразить недовольство. Томас нуждался в работе в Специальной службе. Она оплачивалась почти так же хорошо, как на Боу-стрит, а жили они только на его жалованье. Впервые в жизни Шарлотта поняла, что бывают ситуации, когда недостаточно быть просто экономной в тратах, когда существует реальная опасность того, что источник дохода может просто иссякнуть и даже экономить будет нечего.

Но она старалась держаться уверенно и ради детей и Грейси делала вид, что только и мечтала о летнем отдыхе в этой солнечной и продуваемой ветрами дикой глуши, где скоро к ним присоединится и глава семьи. Все выглядело так, будто они прибыли туда ради волнующих приключений, а не потому, что Томас, тревожась об их безопасности, отправил их в глушь подальше от Лондона и мстительных происков Войси.

– Ох, я сроду не видела таких просторов! – изумленно воскликнула Грейси, когда они поднялись по тропе, извивавшейся по крутому склону, к вершине холма и, остановившись, разглядывали обширный панорамный вид раскинувшихся внизу вересковых пустошей – окутанные дымкой далекие зеленые холмы с красноватыми пятнами вереска, сбрызнутые кое-где золотистыми вкраплениями луговых цветов, и редкими темными стайками людей в далекой низине. – Неужто мы единственные забрались в такую глушь? – с благоговейным страхом спросила девушка. – И никто здесь больше вовсе не живет?