— Помедленней, пожалуйста, Безусловная Любовь, а то я не успеваю переводить с книжного.

— Ой, да, я тараторю как Толковый Словарь. А знаешь, откуда взялось выражение «тараторить как Толковый Словарь»? Толковый Словарь — это такая Книга, вернее, не совсем Книга, мне про неё подружка рассказывала. Он, этот Словарь, отличается тем, что постоянно повторяет разные слова, причём совершенно непонятно, как он это делает, потому что понять то, что он хочет сказать, невозможно. Кстати, давно хотела кого-нибудь спросить — а как мы общаемся с Существами из других миров? Ведь ты говоришь на своём языке, а я на своём, и мы всё равно друг друга понимаем.

— Не знаю, как ты, а я слышу твои слова сперва на твоём, а затем, тут же, почти одновременно — на своём языке. Но мне для этого нужно концентрироваться на тебе.

— Странно, а мне вот не нужно, я тебя просто понимаю. А вот с людьми у нас иначе, без настройки на их мир ничего не получается. К тому же некоторые языки для нас слишком громки и трудно воспринимаемы, поэтому мы иногда отключаем слух.

— А это не больно — отключать? — насторожился мой сосед.

— Не, совсем нет, больно слышать некоторые человеческие или механические звуки. Ладно, если я тебя утомила своей наивной речью, давай сыграем в какую-нибудь невербальную игру. Хочешь, научу? Например, я только что придумала игру в прозвища!

И я расхохоталась, держась невидимыми руками за метафорический живот. Вдруг траектория нашего движения вместе с рюкзаком изменилась, и я едва успела прижаться к Китайчонку. Похоже, мы резко приземлились, и я зажмурилась, увидев яркий свет.

Григорий по прозвищу Мухомор открыл рюкзак и сперва извлёк из него Китайчонка. Через несколько секунд пришла моя очередь — и я перелетела совсем не на полку или тумбочку, а на пол, застеленный тонкими мягкими пластинами. Комната, в которую я попала, снизу обозревалась не очень удобно, но одно я заметила сразу — это жилище разительно отличалось от мест обитания моих предыдущих Читателей. Во-первых, мебели здесь почти не было — одинокое старое кресло в левом углу да небольшой стол с компьютером — в правом. Во-вторых, отсутствие мебели с лихвой компенсировалось населяющим комнату хламом: наставленными друг на друга коробками, пузатыми рюкзаками, огромного размера тюками, строительным материалом и просто разбросанными по полу предметами и мусором. Я уже давно подметила, что люди почему-то полагают, что большинство вещей — неживые, и поэтому обращаться с ними можно как угодно. Например, я видела, как мать Николая била Посуду, а его отец сворачивал Журнал в трубочку. Пару раз Серж на моих глазах стучал Зонтиком по дверному косяку. А уж о том, как меня били об стену, я вообще не хочу вспоминать!

Моё обоняние, получившее стимул к развитию благодаря упражнениям книгаямы, теперь чуяло гораздо больше запахов и их оттенков, и это свойство мира удивляло и настораживало. Удивляло — потому что я уже не понимала, как я жила раньше, не обращая на ароматы жизни никакого внимания. Настораживало — потому что любое незнакомое, неисследованное часто пугает. И запахи, как я чувствовала, тоже имеют свой характер — добрый, весёлый, жуткий или предостерегающий. Или ещё Автор с Типографом весть какой!

В комнате Григория пахло селёдкой и немного — Леночкой. Запах селёдки показался мне наивным, а вот Леночка… Моя бурная Читательница, с которой мы не успели даже подружиться… Леночка мне казалась символом опасности. Может быть, потому, что именно у неё на полке я заболела летаргической апатией, а может, по какой-то иной причине…

Вдалеке гремела посуда — наверно, Григорий находился на кухне. Возможно, он живёт здесь один. Наверное, мне стоит отдохнуть после подходившего к концу сумасшедшего дня моего рождения. И я закрыла глаза, чтобы немного вздремнуть.

Дрёма — странное половинчатое состояние: ты вроде спишь, а вроде нет. Не знаю, как там у других Существ, но у нас, Книг, дрёма случается нечасто. Тебя либо уносит в глубокий сон без сновидений, либо в осознанный, либо ты остаёшься болтаться в мире грёз. В этот раз усталость быстро сделала своё дело, и мне начали сниться последние события в обратном порядке — так тоже иногда бывает. Вот я лечу в рюкзаке и болтаю с Китайчонком, вот меня несёт в тёплых руках Библиотекарь… И вдруг я вздрагиваю от неожиданности — потому что оказываюсь не на полке в Библиотеке, а совсем не здесь и явно не сейчас. Я открываю глаза, понимаю, что проснулась, но ничего перед собой не вижу. Я чувствую себя открытой на первой странице — значит, Григорий по прозвищу Мухомор взял меня в руки и начал читать! Да, такого чудесного пробуждения у меня ещё никогда не было! И в то же время, я почему-то не видела Читателя. Я хотела произнести: «Откройте мне глаза!» Я даже закричала, но не услышала себя, как часто бывает во сне. Но я не спала — просто меня начали читать, и новые ощущения…

Моментально я потеряла способность к их анализу, потому что пограничное состояние улетучилось в небытие. Оставалось только перестать сопротивляться жизненному потоку и наслаждаться всем, что происходит.

Я, слепая, лежала на столе открытой. Вернее, ослепшая при рождении — так я знала про себя. Я могла дышать, слышать и молчать. Но внутри меня, в утробе, из которой я родилась, шевелился тягучий, почти бессмысленный голос. Он не принадлежал мне — поскольку я могла его слышать. Источник голоса также не принадлежал мне — как и всё воспринимаемое не могло являться мной. Но кто я?..

Пришлось прислушаться к тому, что говорит этот незнакомец. И как только я это сделала — то резко слилась с голосом и оказалась в человеческом облике. Человек сидел за столом, а перед ним лежала стопка исписанной красными чернилами бумаги. Рядом со мной находились и другие люди — молодые, неброско одетые, обменивающиеся проникновенными беспокойными взглядами. Странно, что в этом обществе, состоявшем из тринадцати персон, не было ни одной девушки — за исключением меня. Да, я могла видеть, но уже не придавала значения бесконтрольным метаморфозам, творящимся с моими органами чувств. Слышать я тоже могла — и вот один из присутствующих, высокий статный человек с аккуратной бородой и длинными вьющимися волосами, заговорил:

— Почему мы боимся? Потому что мы убеждены, что не достойны любви. Потому что мы думаем, что не способны любить так, как нас любит Бог. И при этом мы забываем, что и нищий, и император — одинаково прекрасные Его творения.

— Разве достойны сравнения грязная гиена и златогривый лев? — послышалось справа.

— Рад твоему вопросу, Фома. Может, кто-то из братьев захочет ответить на него? Что скажешь, Андрей?

— Скажу лишь, что я пребываю в глубокой растерянности, Учитель. Не далее как вчера я видел, как властьимущий вооружённый солдат унижает забулдыгу-бесхребетника, и создалось у меня такое впечатление, что не будь под рукою забулдыги — солдат набросился бы на себя и предался самобичеванию.

— А ты что скажешь, Анна?

Сперва я не поняла, что обращаются ко мне. Под ждущими ответа взглядами учеников я занервничала, пытаясь вспомнить вчерашние слова Учителя. Там было что-то про равенство плодов добра и зла на чашах событийных весов. Боясь неверно сформулировать, я пробормотала: