Но затем случилась попытка переворота, и потянулись трудные годы реставрации, когда для преодоления возникшего хаоса требовались все силы короналя. И Тиверасу пришлось еще несколько лет просидеть в клетке. Хотя продолжение жизни понтифика означало дальнейшее пребывание Хорнкаста у власти, а власть, которую он к настоящему времени сосредоточил в своих руках за счет понтифика, была экстраординарной, и все же ему было крайне тяжело наблюдать за этой жестокой приостановкой жизни, которой давно следовало бы прекратиться. Но лорд Валентин попросил времени, а потом еще и еще времени, чтобы закончить свою работу на посту короналя. Уже восемь лет – неужели мало? Хорнкаст с удивлением понял, что уже чуть ли не готов молиться за освобождение Тивераса из этого плена. Если бы только можно было дать ему уснуть спокойно!

– Ва… Ва…

– А это еще что? – удивился Сепултров.

– Что-то новенькое, – прошептал Дилифон.

Хорнкаст жестом призвал их к молчанию.

– Ва… Валентин.

– Такого еще не было, – вставила Наррамиир.

– Валентин понтифик… Валентин понтифик Маджипура…

Наступила тишина. Эти отчетливо произнесенные слова, не допускавшие двоякого толкования, повисли в воздухе, как взорвавшееся солнце.

– Я думал, что он забыл имя Валентина, – сказал немного погодя Хорнкаст. – Он думает, что короналем является лорд Малибор.

– По-видимому, это не так, – возразил Дилифон.

– Случается, – понизив голос, сказал Сепултров, – что под конец жизни сознание каким-то образом восстанавливается. Я думаю, что он возвращается в здравый рассудок.

– Он безумен, как всегда! – воскликнул Дилифон. – Да смилуется над нами Божество, чтобы он не пришел в разум и не понял, что мы сотворили с ним!

– Я думаю, – ответил Хорнкаст, – что он всегда понимал, что мы сотворили с ним. А сейчас к нему возвращается не разум, а возможность общаться с нами при помощи слов. Вы все слышали: «Понтифик Валентин». Он объявляет, что пора прийти преемнику, и знает, кто им станет. Сепультров, он умирает?

– Приборы не показывают никаких физиологических изменений. Я думаю, что он способен еще долго продолжать такое существование.

– Этого нельзя допустить, – сказал Дилифон.

– Что ты предлагаешь? – спросил Хорнкаст.

– То, что следовало сделать давным-давно. Хорнкаст, я знаю, что такое старость, да и тебе, полагаю, это известно, хоть по тебе она менее заметна. Этот человек в полтора, если не больше, раза старше любого из нас. Он испытывает такие страдания, каких мы и представить себе не можем. И я за то, чтобы положить этому конец. Немедленно. Сегодня же.

– Мы не имеем такого права, – ответил Хорнкаст. – Уверяю тебя, его страдания я ощущаю не менее остро, чем ты. Но решать это не нам.

– И все же это необходимо сделать.

– Такое решение должен принять лорд Валентин.

– От него мы никогда этого не дождемся, – пробормотал Дилифон. – Он будет юлить и отлынивать еще лет пятьдесят.

– И все равно, решение за ним, – твердо сказал Хорнкаст.

– Кому мы служим, понтифику или короналю? – вопросил Дилифон.

– У нас единое правительство, возглавляемое двумя монархами, из которых в настоящее время только один дееспособен. Служа короналю, мы тем самым служим понтифику. И…

Из клетки жизнеобеспечения раздался гневный рев, потом продолжительный свистящий вдох, после которого понтифик трижды взрыкнул. А затем последовали слова, звучавшие еще более внятно, чем то, что он произносил ранее:

– Валентин… понтифик Маджипура… слава!

– Он слышит наш разговор и пришел в ярость. Он молит о смерти, – сказал Дилифон.

– Или, может быть, считает, что уже достиг ее, – предположила Наррамиир.

– Нет. Нет. Дилифон прав, – ответил Хорнкаст. – Он слышит нас. И знает, что мы не…

– Пора. Встать. Идти. – Вой. Бульканье. – Смерть! Смерть! Смерть!

В отчаянии, подобного которому он не испытывал еще ни разу за всю свою долгую жизнь, верховный глашатай дернулся к шару, поддерживавшему жизнь правителя, почти готовый вырвать провода и трубки из креплений и действительно положить конец затянувшемуся кошмару. Но это, конечно же, было бы безумием. Хорнкаст остановился, вскинув голову, встретился взглядом с Тиверасом и заставил себя не содрогнуться от обрушившейся на него жуткой тоски. Понтифик снова пребывал в здравом уме. В этом не могло быть никаких сомнений. Понтифик понимал, что его снова лишают смерти под предлогом государственной необходимости.

– Ваше величество! – воззвал Хорнкаст, вложив в голос всю доступную ему глубину и выразительность. – Ваше величество, вы слышите меня? Если слышите, закройте один глаз.

Реакции не последовало.

– Ваше величество, я все же полагаю, что вы слышите меня. И скажу вам: мы знаем, как вы страдаете. Мы не допустим, чтобы ваши мучения затянулись надолго. Ваше величество, мы клянемся в этом.

Молчание. Полнейшая тишина. И вдруг:

– Жизнь! Боль! Смерть!

А потом стон, и бульканье, и присвистывание, и хрип, слившиеся в нечто, вроде песни из-под могильного камня.

– А это храм Владычицы, – сказал лорд-мэр Самбигел, указывая круто вверх на возносящийся прямо у восточной оконечности города поразительный вертикальный скальный обрыв. – Самое благословенное из всех ее святилищ, какие только есть в мире, не считая, конечно, самого Острова.

Валентин посмотрел туда. Храм сверкал на темном лбу утеса, как единственный белый глаз циклопа.

Шел четвертый месяц великого паломничества, а может быть, пятый или даже шестой – дни и недели, города и провинции, все уже сливалось и путалось. Сегодня он прибыл в большой порт Алаизор, лежащий вдали от Горы, на северо-западном побережье Алханроэля. Позади остались Тремойн, Стойензар, Вилимонг, Эстотилауп, Кимойз, город за городом, и все они сливались в его сознании в одну бескрайнюю столицу, развалившуюся, как какое-то ленивое многорукое чудовище, по лику Маджипура.

Самбигел, приземистый человечек со смуглым лицом, обрамленным густой черной бородой, продолжал зудеть, рассыпая звучные банальности. Глаза Валентина остекленели, мысли разбегались. Он уже слышал все это и в Кикиле, и в Стинорпе, и в Клае: незабываемое событие, любовь и благодарность всех жителей, гордость за оказанную городу честь… Да. Да. Он поймал себя на попытке вспомнить, в каком из городов ему демонстрировали знаменитое исчезающее озеро. В Симбилфанте? А воздушный балет – в Монтепульсиане или Граве? Золотые пчелы наверняка были в Байлемуне, а небесная цепь? В Аркилоне? Или Сеннамоле?

Валентин снова поднял взгляд к храму, пристроившемуся на скале. Его манило туда. «Вот бы, – подумал он, – налетел вихрь, подхватил меня и закинул на эту гордую вершину, как сухой листок…»