– Тогда нужно соорудить самим что-нибудь наподобие водяного клапана. Господин аптекарь, я прошу вас помочь. А теперь давайте поговорим о чем-нибудь другом.

От возбуждения я проговариваю все это стоя. И только теперь присаживаюсь к коллегам за длинный стол. Мы начинаем болтать просто так, ни о чем, как фронтовые приятели.

Пролетает беспокойная ночь. Пулеметная пальба на линии фронта усиливается. Никто не может уснуть. В госпитале шумно: подвозят новых раненых. Ранним утром, еще до восхода солнца, в соседнем помещении слышится возня и шорох: санитары готовят операционную. Начинается день.

27 сентября 1941 года. Около семи утра мы встречаемся с врачами. Ночью пациенту сделали переливание крови, которое он хорошо перенес. Другие доноры наготове. Мы отправляемся в операционную к нашему больному. Еще раз тщательно его осматриваем. Из раны под ключицей кровь сочится намного сильнее, чем вчера вечером, – непрерывно стекает тоненькой струйкой по коже. Кровяной сгусток продвинулся вперед. Это вызывает тревогу. На этот раз я особенно внимательно проверяю подключичные впадины с обеих сторон. Различие едва заметно. По глубине они почти одинаковы. Очень важное открытие, так как с правой стороны вверху я должен обезопасить большую плечевую артерию.

– Нильсон! Я собираюсь действовать в соответствии с классическим методом. Разрез над правой ключицей и ее распиливание. Затем мы находим подключичную артерию прямо в пространстве между лестничными мышцами,*[17] зажимаем ее и только потом приступаем непосредственно к аневризме и повреждению. Если получится, наложу на сосуд шов.

Он кивает. Рядом с таким человеком поневоле успокаиваешься.

Наш пациент уже получил дозу морфия. Он засыпает. Очень осторожно один из наших ассистентов начинает вводить его в общий наркоз. Мы затихаем и стараемся не двигаться и не кашлять, избегаем любого возбуждения, которое может привести к опасным последствиям. Наконец спящего раненого вкатывают в операционную, укладывают в полусидячем положении и крепко пристегивают ремнями. Шейно-плечевую область справа моют, обеззараживают йодом. На левое плечо накладывают манжету для измерения кровяного давления. На столик анестезиолога на всякий случай ставят импровизированный респиратор. Мы все накрываем тканью, непокрытой остается только зона операции. Водружается прожектор, яркий свет падает на белые простыни и ослепляет нас. Затем Нильсон заклеивает рану, чтобы не мешало кровотечение. Он ассистирует мне в качестве первого помощника, я стою справа от пациента, а он напротив меня, слева от него – второй ассистент. Вокруг нас располагаются группа переливания крови, анестезиолог и несколько помощников. Нашлись и зрители. Все готово.

– Пожалуйста, скальпель.

Скальпель оказывается в моей руке. С этого мгновения я совершенно спокоен.

Точно за скулой я вонзаю в тело скальпель и делаю длинный, глубокий разрез прямо над правой ключицей по всей ее длине до самой кости. Нильсон быстро зажимает мелкие сосуды, в то время как второй ассистент вставляет в рану крючки и раздвигает края ткани. Видна чистая кость ключицы. Кажется, ткань не очень изменилась, то есть не сильно пропиталась кровью. Это успокаивает. С помощью скребка с ключицы быстро удаляется надкостница, под центром протягивается проволочная пила, и ключица моментально распиливается наискось. Оба конца обматываются марлей и раздвигаются в стороны. Плечо заметно опускается. Все это проходит очень гладко и без значительных потерь крови.

– Пожалуйста, проверьте кровяное давление и пульс!

Анестезиолог называет хорошие цифры. Все идет наилучшим образом. Я разрезаю небольшую мышцу, которая проходит под ключицей. После этого правое плечо еще больше опускается. Мы отвоевываем место. В верхнем углу раны я нащупываю главную мышцу, чтобы найти большую подключичную артерию, сосуд толщиною с палец, расположенный прямо перед первым ребром. Под кончиками пальцев отчетливо чувствуется пульсация. Сомнений нет, это arteria subclavia. Если получится вытащить и перевязать ее, значит, все удалось. Медлить нельзя. Своими элегантными изогнутыми ножницами я осторожно проникаю вглубь по направлению к сосуду.

И тут совершенно неожиданно прямо мне в лицо, в глаза, с огромной силой ударяет струя ярко-красной крови. Я ничего не вижу. Ужасная ситуация. До меня мгновенно доходит, что я попал в отросток пазухи аневризмы, который тянется вверх под ключицей прямо перед артерией. Несмотря на кровь, я с усилием открываю глаза, хватаю со стола салфетки и изо всей мочи давлю на кровоточащее место, чтобы зажать не только отверстие, но и сдавить основание подключичной артерии. Нильсон инстинктивно помогает мне. На какой-то момент я передаю это ему, решительно в последний раз хватаю скальпель и, несмотря ни на что, разрезаю грудную мышцу, проникаю в пазуху и правой рукой выгребаю из огромной полости массы черных, омертвевших кровяных сгустков. Заглядываю внутрь аневризмы и вижу простреленную артерию, из которой все еще течет ярко-красная кровь. Артерия сразу же зажимается выше и ниже отверстия. Кажется, опасность миновала.

Все это произошло в считанные секунды. И, тем не менее, было уже слишком поздно.

Пульс не прощупывается. В момент мощного кровотечения, когда произошел разрыв аневризмы, из-за неожиданного падения давления сердце резко остановилось. Оно не работает. Дыхание тоже прекратилось. Мы с ужасом обнаруживаем это.

Сдаться? Нет, мы продолжаем бороться. Откидываем стол, ускоряем процесс переливания крови. С помощью подачи кислорода делаем искусственное дыхание. Но напрасно мы массируем сердце, пытаясь заставить его вновь заработать. Прямо в полость сердца я ввожу раствор адреналина – последняя надежда. Нет, все напрасно, все напрасно – это конец.

От печали, тоски, от ужаса у нас пропадает дар речи. Мы безмолвно обступаем операционный стол. Mors in tabula.[18] Мы испробовали все и все потеряли.

Едва сдерживая ожесточенную ярость, я прошу еще раз раздвинуть края раны и показываю коллегам наполовину простреленную артерию. Как легко можно было наложить шов. Никто не произносит ни слова.

В ту самую минуту ко мне приходит решение искать новый, более надежный путь для спасения подключичной артерии и вместе с ней жизни. Непременно должна быть какая-то возможность, и я ее найду. Классический метод полностью подвел нас.

Очнувшись, мы снимаем свои халаты. Приносят кофе, и постепенно к нам возвращается естественное чувство сопротивления злому року и несчастьям.

Тот, кого разбивают подобные удары судьбы, никогда не сумеет быть хирургом.

Сырой и дождливый сентябрь подходит к концу. Над землей нависает октябрьская мгла. Российская земля погружается в меланхолию и уныние. Все очертания размыты, кажется, что кругом бродят призраки. А мы все оперируем… оперируем.