– Отчет об операции для вашей части может составить доктор Лиенгард.

Он начинает ругаться, но я не реагирую:

– Вы же знаете, что у консультантов есть не только право, но и обязанность сообщать об особых событиях непосредственно главному врачу армии и инспекции медицинской службы.

На этом вопрос исчерпан.

Время от времени мы навещаем нашего пациента. Мы постоянно готовы к тому, что любое осложнение может поставить под вопрос успех операции. Но нам повезло.

Только ночью положение неожиданно еще раз становится критическим из-за того, что в легких скопилось много слизи. У Тони начинается сильный приступ кашля, он того и гляди задохнется.

Снова все поставлено на карту, ведь, если после такого хирургического вмешательства не предоставить пациенту полный покой и не обеспечить неподвижность, шов может ослабеть из-за повышенного давления и разойтись. Однако и с этим удается справиться.

Утром следующего дня мы находим Тони бодрым и уверенным. На его лице вновь проступили ясные и четкие черты альпийца, тень страха рассеялась. Он улыбается мне, у него все хорошо. Блестя глазами, он произносит на своем неподдельном баварском диалекте: «Я хотел сказать вам «большое спасибо», господин профессор!»

Из Старой Руссы приходит телефонограмма о случае возникновения абсцесса головного мозга в результате того, что пуля застряла в теле. Мне предписан осмотр больного. Нелегко так скоро оставлять Тони, но раздумывать не приходится. Мы немедленно выезжаем.

Никак не получается забыть своего тяжелого поражения в Молвостицах, того ужасного случая с аневризмой подключичной артерии. По-прежнему стоит перед глазами мертвенно-бледный юноша, тело которого осталось лежать бездыханным на операционном столе. Даже успешная операция, сделанная Тони Доблеру, не может избавить меня от этого неприятного воспоминания и успокоить совесть.

Мы сворачиваем в небольшой перелесок на реке Шелони и останавливаемся перед нашей дачей. Из лаборатории тут же выходит Шмидт.

– Привет! – кричит он. – Мы вас уже ждем. Поздравляю с Тони Доблером!

– Что-что? – Я ошеломлен. – Вы уже знаете?

– Ну да, все только об этом и говорят. Кстати, я только что от главного врача. Наверху очень радуются тому, что вы его спасли.

– Это было не просто. Я вам позже с удовольствием все подробно расскажу. Между прочим, привез вам на исследование случай ранней аневризмы. Препарат уже законсервирован.

– Хорошо, обследуем. Потом можете посмотреть разрезы.

– А не могли бы мы с вами как-нибудь побеседовать о сосудистой хирургии? У вас найдется для меня немного времени?

– Конечно, заходите сегодня вечером в лабораторию.

И вот мы сидим в тишине лаборатории. И я безудержно рассказываю ему о своей трагической неудаче в Молвостицах. Шмидт, как всегда, трогательно пытается меня утешить:

– Такие случаи бывают у каждого хирурга. Значит, классический метод вас подвел, и теперь вы ищете новый путь. Что собираетесь делать?

– Сперва надо провести предварительные анатомические исследования. Идея есть, но я не знаю, осуществима ли она. Не могли бы вы предоставить мне возможность изучить еще раз на деле анатомию верхней передней области средостения и нижнюю зону шеи. Хочу найти лучший метод доступа.

Он охотно соглашается. Теперь можно работать дальше. Мне обязательно нужно найти новый путь, и поскорее.

11 октября 1941 года. Вся земля со своими избушками, деревьями и дорогами неожиданно накрылась белой вуалью. Это почти чудо. Из туманной мглы бледного неба на землю опускаются огромные ледяные кристаллы. Ночью ударил мороз, влага превратилась в иней, земля обледенела и затвердела. Лужи и пруды затянулись тонким слоем льда. Словно картина в нежных, серебристых тонах.

Неторопливо и безостановочно падает первый снег. Наступает зима. На следующее утро ноги уже утопают в снегу, приглушающем звуки. С первого взгляда все вокруг кажется таким умиротворенным, бесконечно умиротворенным. Солдаты рады, что период распутицы подошел к концу, что дороги становятся твердыми и можно любоваться прекрасным зимним видом.

В Борках нас тянет на свежий воздух, на берег Шелони или в прозрачный лес. Чаще всего меня сопровождает Шмидт, но иногда мы отправляемся и с Вигандом на «вооруженные прогулки», как мы окрестили наши походы в окрестностях Борков.

Каждый зимний вечер можно увидеть что-то новенькое: то спасающуюся бегством дичь, то тетерева, то теряющиеся в снегу следы. Заслышав шорох, невольно останавливаешься. От губ в морозный воздух поднимаются белые облачка пара. Нам приходится замечать путь – слишком легко заблудиться в этом девственном лесу.

В последние дни Виганд мне не нравится. Он как-то изменился, щеки у него впали, лицо выглядит усталым. Против обыкновения он совсем немногословен. В конце концов я осведомляюсь: что с ним случилось, хорошо ли он себя чувствует? Он нехотя признается, что из равновесия его вывело ужасное переживание.

Во время последнего визита на левый фланг нашей армии ему пришлось лететь на самолете. От Новгорода машину начал преследовать истребитель. Пилот сразу же, почти пикируя, приступил к снижению. Едва машина села, они выскочили и, отбежав на небольшое расстояние, бросились ничком на землю, а вражеский истребитель изрешетил их самолет пулеметной очередью. Вспыхнуло пламя, раздался взрыв. Виганд и пилот спаслись. Однако, чудом избежав смерти, Виганд пережил серьезный шок.

Сегодня мы, как обычно, вернулись с прогулки по заснеженному берегу Шелони. Уже поздно вечером Виганд постучался ко мне в дверь, вошел и с досадой в голосе, но вместе с тем очень подавленно произнес:

– Не знаю, переживу ли я эту здешнюю зиму. Ноги уже совсем не согреваются по-настоящему.

Я настораживаюсь, вспомнив о его атеросклерозе:

– Вам следует рассказать об этом главному врачу, и поскорее. Подумайте: русская зима только начинается. До сих пор температура опускалась не намного ниже нуля.

– Не так-то легко это сделать, – ворчит он и досадливо пожимает плечами, стараясь не смотреть в мою сторону.

– Я понимаю, но вы все равно должны ему сказать. В тылу тоже можно приносить большую пользу, особенно если знаешь, что творится на фронте. Когда зима пройдет, вы ведь снова сможете вернуться к нам в армию.

– Когда зима пройдет… – произносит он странным тоном и покачивает головой, словно лучше знает. В его голосе слышится горечь. Погрузившись в глубокие раздумья, он уходит, оставив меня не менее задумчивым и обеспокоенным. Но с главным врачом Виганд так и не поговорил.

На следующий день после нашего разговора мы вместе разрабатываем новые предписания и составляем инструкции. Под вечер он, заметно взбодрившись, в превосходном расположении духа вместе с Форстером и Шмидтом отправляется в Шимск – поиграть в карты с приятелями из другой медико-санитарной части. Я остаюсь с командиром. Мы болтаем, пьем красное вино и слушаем, как обычно по вечерам, песню «Лилли Марлей», завораживающую, несмотря на свою банальность. Эту коротенькую сентиментальную песенку слушают солдаты на всех фронтах, друзья и враги. Она пробуждает в них чувства и на несколько минут заставляет забыть о страницах войны, исписанных кровью.