Козлов сидел на стуле и отрешенно смотрел прямо перед собой.

Наконец Грязнов нарушил затянувшееся молчание.

– Ну что ж, – сказал он. – Спасибо вам за правдивое признание, Сергей Вениаминович. А теперь возьмите бумагу, ручку и напишите вот на этом бланке обо всем, что вы нам сейчас рассказали. Со всеми деталями. Майор проводит вас в соседнюю комнату.

Продолжая все так же смотреть прямо перед собой, Сергей сказал:

– Он заявил, что следующим будет Алешка…

– Не беспокойтесь. Сына мы возьмем под свою защиту, а с вашей помощью скоро и до них доберемся.

Сергей перевел взгляд на Грязнова.

– Меня будут судить? – спросил он.

– А вы как думаете?… – ответил Грязнов.

Сергей вздохнул.

– Алешку жаль, – сказал он. – Один пацан останется.

Внезапно он что-то вспомнил и потянулся к портфелю, который принес с собой.

– Да! – сказал он. – Я же деньги вам принес.

– Какие деньги? – не понял Грязнов.

– Ну эти, которые они мне давали за мою, так сказать, работу. Они, как я понимаю, из этих банков.

Аленичев, держа в руке бланк протокола допроса, вывел Сергея из кабинета Грязнова. Они прошли в соседнюю комнату, где Стас вручил ему ручку и дополнительные листы протокола.

– Напишите все, – сказал он. – Об Алешке не волнуйтесь. Он в безопасности. И не скучает. У нас есть что посмотреть.

Сергей явился в МУР вместе с сыном, и Грязнову пришлось попросить дежурного офицера занять пацана, пока его отец будет давать показания.

Вернувшись к Грязнову, Аленичев спросил:

– У вас сигарет нет, товарищ подполковник?

Грязнов вытащил из стола пачку и протянул ее Аленичеву.

– Ну? – спросил он. – Что скажешь, майор?

– Все правда, – ответил Стас, прикуривая. – Все до последнего слова. И главное – это же наше инкассаторское дело. Я не удивлюсь, если в конце концов мы выйдем на Портнова.

– Я удивлюсь, если не выйдем, – ответил Грязнов. – Но какая все-таки сволочь!

– Кравцов? – уточнил Стас.

– Все они сволочи, – нехотя ответил Грязнов. – Значит, так и запишем. Объединяем оперативное дело Грымова и Козловой. В Генпрокуратуру я сам позвоню в отношении следственных дел.

– А доказательства? – спросил Стас.

– А интуиция? – спокойно ответил Грязнов.

Аленичев улыбнулся:

– Интуицию к делу не пришьешь.

– Меня интересует тот спокойный молодой человек, – задумчиво произнес Грязнов. – Бери эту бабку-соседку, дуй на шестой этаж, в экспертно-криминалистическое управление, и составляй фоторобот.

– Она не бабка, – улыбнулся Аленичев. – Молодая женщина, ровесница Козловой.

– Тем более, – решительно проговорил Грязнов. – Бери ее, и чтоб завтра фоторобот был готов. Привози ее сюда к девяти. Все понял?

– Так точно.

Грязнов потянулся к телефону, набрал номер:

– Турецкий?

– Грязнов? – в тон ему ответили на другом конце провода. – Чего тебе не спится? Неужели еще не догорел на работе?

– Можно подумать, ты не на работе, – проворчал Грязнов. – Я еду к тебе.

– Меня нет дома, – сообщил ему Турецкий. – Но если тебе нужна Ирина Генриховна…

– Прекрати, Турецкий, – попросил Грязнов своего друга. – Короче, я сейчас еду в прокуратуру.

– Хочешь сделать заявление? – продолжал издеваться Турецкий.

– Кстати о заявлении. У меня на эту тему кое-что есть для тебя.

– Господи! – взмолился Турецкий. – Славка, уже ночь! Я только прилечь собирался. Тут, на диване.

– Жди! – коротко бросил Грязнов и положил трубку.

– Это «важняк» Турецкий? – спросил Аленичев. – Я с ним по делам не работал, но слышал о нем много хорошего.

– Он хороший, – нехотя подтвердил Грязнов. – Когда спит зубами к стенке и не кусается.

Когда Аленичев подъехал к своему дому, окна во всех квартирах были темны. Только два желтых квадрата обозначались на всем здании. Стас подивился: ему хорошо были знакомы эти окна – это были окна его квартиры.

Ахмет, думал он, поднимаясь по лестнице, чего тебе не спится? Или пьян ты в стельку, горе заливаешь? Вообще-то татары не очень-то расположены к пьянству, но, конечно, не дай Бог каждому иметь такой повод стать алкоголиком, какой есть у дворника Ахмета.

Жаль Макова. Хороший был актер, в свое время его каждая собака знала, а теперь умер, погиб, и только в «Литературной газете» маленький некролог. Ради чего жил человек? Ради того, чтобы сыграть на экране пару генералов Советской Армии, пару спортсменов и столько же преступников? Ради чего все? Нелепость какая-то.

И Ахмета жаль. Переживает он по поводу случившегося искренне, без притворства, ему можно верить.

Несчастный случай. Несчастный случай. Случай…

Вся наша жизнь – несчастный случай, пришло вдруг ему в голову. Вся наша страна – несчастный случай.

Кем был бы Маков в любой другой стране, кроме России? Какой самый запьянцовский дворник посмел бы поднять на него руку? В Америке такой артист, как Маков, стал бы любимцем публики и прессы. Даже если бы его и забыли – что делать, память человеческая коротка, – но уж смерть его журналисты светской хроники расписали бы во всех красках. А дворник-убийца, сидя в тюрьме, надиктовал бы какому-нибудь писателю текст для книжки-бестселлера под названием «Как и за что я убил народного артиста Соединенных Штатов Америки мистера Макова»!

Стас даже рассмеялся: ну и рай в этой Америке! Будто там нет неудачников и никого не убивают. Там даже своего президента не уберегли. А что касается Макова, то он и там был бы таким же горемыкой, как и здесь. Скорей всего.

Он достал ключ и стал открывать дверь, но она вдруг сама отворилась. Перед ним стоял Ахмет. Вид у него был такой, что Стас сразу и не признал его. Губы трясутся, глаза вытаращены, волосы взлохмачены. Живое воплощение страха.

Он и в самом деле был чем-то до смерти перепуган.

– Ты чего? – спросил у него Стас. – Кого на этот раз пристукнул?

Ахмет замычал что-то неопределенное и головой показал в сторону кухни.

– Там… – еле выговорил он. – Люба… Дочка…

Стас понял, чья дочка находилась на кухне.

– Не бойся, – сказал он Ахмету. – Успокойся и приведи себя в порядок. Ты говорил с ней?

Ахмет замотал головой, что означало: нет, не говорил.

– Ладно, – сказал ему Стас. – Иди в свою комнату. Я поговорю с ней.

Ахмет тут же исчез.