Я обнаружил себя в месте, которого, кажется, и не покидал. Но, вместе с тем, детали четко дали мне понять, что многое вокруг существенно изменилось, изменилось до уровня, пугающе близкого к… идеальному.

Мое скромное жилище, где я обитал уже который год, стараясь ничего здесь не менять, дабы не нарушить мерного течения времени, преобразовалось настолько, что очутись я здесь в любой другой час, не узнал бы, где нахожусь. Чья-то чересчур заботливая рука навела кругом порядок: сняла со старой, но не старинной, мебели слой серой пыли, навевавшей тоскливые мысли о прошлом, убрала беспорядок по углам, а сплетения паутины на стенах заменила грандиозными произведениями неизвестных художников, чьи имена, но не творения, растворились в веках. Лишенная покрывала покоя, комната моя наполнилась ароматами нагой чистоты и вопиющей праздности, став совершенно не тем местом, в котором я привык думать и принимать решения. Облачившись в одежды, удобство которых было нарушено невесть откуда взявшейся их новизной, я поспешил скорее покинуть дом, ставший для меня чужим. Я закрыл богатую дубовую дверь с резными орнаментами, прежде никогда ее не отягощавшими, и вышел в город.

Тяжело выразить словами степень моего потрясения. То, что открылось моему зрению, было столь же великолепно и потрясающе, сколь невероятно. Город, где от восхода до заката протекала моя жизнь, словно сбросил с себя плащ скромности, в корне изменил свое содержание, сохранив при этом прежние формы. Черный асфальт дорог, вскипавший прежде в летнюю жару, сменился гладким монолитом белого гранита с сияющими разноцветными прожилками-артериями, и монолит этот простирался на многие мили по всему городу, будто бы сам город был высечен из единого атлантова камня, оставленного здесь перворожденными богами как символ нерушимой вечности, как дышащее, трепещущее сердце мироздания. Из того же цельного материала были выстроены и все прочие здания, взмывшие своими стенами к небесам. Еще бы – разве мог обычный кирпич найти себе место среди божественного блеска обновленных домов и сооружений, к возведению которых, вне всяких сомнений, приложили руки никто иные как титаны и архитекторы-полубоги?

Я поднял голову вверх, пытаясь различить границы, которых достигали небоскребы, обретшие новые тела, но в небо уперся только мой взор, но никак не верхушки искрящихся дворцов – их шпили пронзали собой звезды и уходили дальше, ввысь, к манящим золотым туманностям, а горгульи, стерегшие водостоки, мирно дремали бок-о-бок со вселенскими драконами, чьи тела гибки и изменчивы, как ртуть, и прекрасны, как песни демиургов. В сфере синих небес проплывали облака, несшие теплые дожди, а между ними, как призрачные корабли, курсировали внушетельнейших размеров и форм дирижабли, торжественно вздымавшие за собой каскады тысячерадужных стягов. Солнце… оно поражало своим величием, своим императорским, даже гегемоническим всевластием, заставляло чувствовать себя благоговейно и в то же время ничтожественно. Только представьте себе – ласковое, как мать, и сильное, как вооруженный мечом отец, солнце. Пленяющее взгляд апрельское солнце над восхитительно-прекрасными, одержимыми духом жизни и плодородия июльскими садами, хранящими свою зелень как в период тепла, так и дождей, и снега.

Я сделал шаг и замер, потому что грудь мою охватили потоки благоухающего фёна, пришедшего с далеких нетронутых гор. Ветер закружил меня в вальсе, забрался под одежды и, развернув вокруг, ударил с новой силой, наполняя уставшее тело пронизывающей бодростью, и всякое желание идти вперед у меня исчезло. Я знал только один способ движения – бег. Да, мне хотелось бежать, или, быть может, лететь, расправив за спиной вдруг обретенные крылья. И я понесся вперед в лучах полудня, и чудеса, всё новые и новые, встречались на моем пути.

Первыми мне явились башни с часовнями и колокольнями, знаменующие вечный праздник – они били в медь, и на торжественный зов со всех окрестных городов стекался народ. Гремела ярмарка, певцы поведывали неслыханные истории о подвигах, славе и дружбе; крутились вертела, запахи яств и напитков одурманивали, были до безумия сладкими. Гибкие станы танцовщиц заставляли сердце биться быстрей, а тело – вновь чувствовать себя молодым. Но я летел прочь над изумрудным сиянием цветущих веранд и блистающей чешуей крыш. Далее меня ждали шумные фонтаны, чьи воды приняли необыкновенный цвет из-за обилия лепестков алых роз; струи били ввысь подобно гигантским гейзерам, омывая небесный купол, сотворяя над городом головокружительную радугу, по которой мчались колесницы ослепительно-прекрасных богинь, запряженные рогатыми львами и рычащими василисками. Колесницы эти сделаны из слоновой кости, инкрустированы опалами и яшмой, а звон колес их слаще любых мелодий, – так застыл я в экстазе, покоренный, так и остался бы здесь навеки, ловя каждое движение небесных цариц, чья красота не терпит никаких сравнений, так и слушал бы их пение, столь пленительное, что хор ангелов онемел бы, услыхав его… Так и случилось бы, если б ветер не понес меня дальше, мимо статуй забытых героев, мимо храмов и торжественных арок прочь из города, к мирным синим озерам, где жил веселый люд, не знающий тревог, болезней и старости.

Недолго гостил я у них – что есть время в сравнении с вечностью? – три десятка раз зима сменялась летом прежде чем я покинул их обитель – затерянную в белых осиновых рощах деревню, где справляют приход каждого нового дня, как чего-то особенного, где все равны от рождения и отзывчивы от природы, мечтательны и влюбчивы, верны и честны как перед богами, так и друг перед другом, где гости не ищут ночлега, а входят в ближайший дом, где хозяева делятся и пищей, и ложем, где родник жизни бьет с такой силой, что испить из него, не захлебнувшись, невозможно. В сумерках же, когда звезды окрашивали темнеющее полотно причудливым орнаментом, я бродил по набережным и видел, как каждую ночь хвостатые кометы, вечные странники космоса, покидают небосвод, а на смену им приходят другие, невиданные мною ранее, и больше жизни я желал отправиться однажды вслед за ними.

И двинулся я в дорогу, влекомый ветром свободы, минуя светлые леса и быстрые реки, когда и достиг границ мира, где остановился у самой пропасти пред лицом небесных светил, в геометрии которых я безошибочно различил их создателя. И он шептал мне упоительные тайны, поведывал секреты вселенной, которых не то что понять – даже знать зачастую немыслимо; он пел мне гимны о колыбели мысли и о плащанице разума, он выдал мне в руки две нити, одна из которых была началом, а другая концом всего; а между ними вертелся запутанный клубок, сотканный из бытия и небытия, лжи и правды, были и небыли. А после Звездный Кузнец произнес слух мое настоящее имя, и я очнулся.

К своему облегчению, я обнаружил себя не среди стен райского города. Также не было вокруг и добрых, вечно молодых людей, приторно улыбающихся каждому моему слову. В окнах не увидел я поднимающихся под облака фонтанов. Не было и мрамора под ногами, о нет! Та же милая сердцу пыльная комната, та же старая мебель и та же лампа на потолке, совсем не такая, не переливающаяся сотнями ярких оттенков, как в далекой стране, где беспечное счастье есть неотъемлемая часть жизни каждого. Я вздохнул и улыбнулся, понимая, что всё позади, и искренне надеясь, что сегодняшнее мое путешествие никогда больше не повторится. Эта ночь лишила меня всех сил.