План был все же каким-никаким, но официальным рабочим документом, и поэтому Никита воспользовался только инициалом. Правда, он мог ничего такого и не записывать. Мысль о том, что он позвонит Кате и это случится скоро, вот-вот, и так не давала ему покоя, наполняя сердце радостью и тревожным ожиданием.

Снова всплыли в памяти расписанные акварелью стены «Аль-Магриба». Вот бы где провести вечер. Сидеть на полосатом диване за столиком вдвоем. И чтобы кругом царила полнейшая идиллия — канарейки распевали, голубки целовались, фонтан бил-журчал, свечки горели, отражаясь огоньками в ее глазах…

Он еще не знал, как именно скажет Кате об этом, но ему очень Хотелось побыстрее воплотить свою мечту в жизнь. Это было, наверное, предчувствие. Однако Никита и представить себе не мог, какое событие заставит их с Катей очутиться в ресторане «Аль-Магриб».

Отчего так бывает — трудно сказать, но с теми, кто нам духовно близок, кто вызывает в нас самую искреннюю симпатию, мы общаемся весьма охотно, но редко. И большей частью по телефону, или по факсу, или по электронной почте. Катя знала это по себе. Анфиса Берг понравилась ей с самой первой встречи. Она была общительна, открыта, непосредственна, немножко по-женски болтлива, немножко сумбурна и рассеянна. Это было самое первое Катино о ней впечатление. Понаблюдав за новой знакомой, Катя очень быстро убедилась, что впечатление второе от Анфисы, третье, десятое будет еще лучше: Анфиса была добра и как-то по-старомодному, по-прабабушкиному романтична и восторженна. А еще она была, несомненно, талантливым художником. На той фотовыставке в Манеже, про которую Колосов так и не дослушал, четыре фотоснимка принадлежали самой Анфисе Берг.

Собственно, из-за этих фотографий они с Катей и познакомились. Катя как-то сразу выделила эти снимки и долго-долго их рассматривала. Анфиса, казалось, снимала какой-то инопланетный пейзаж на фоне заходящего неземного солнца. Но Катя сразу узнала это место. Это была Высокая Дюна на Куршской косе у поселка Рыбачий. У Кати было много причин, чтобы запомнить этот балтийский ландшафт навсегда. Под снимками она и прочла имя художника-фотографа: А; Берг, сначала подумала, что это парень — Александр, Анатолий или Андрей и, может быть, родом из Калининграда, раз так вдохновенно снимает эти места. Но приятель Сергея Мещерского, фотограф-любитель и путешественник Михайловский, сказал, что это не «бой, а сеньорита», что вместе с Анфисой Берг они когда-то в прошлом работали для Интерфакса, что Анфиса тут где-то и тусуется в компании знакомых Михайловскому журналистов и фотографов и что он ее с Катей непременно познакомит.

Так и. вышло — они познакомились, разговорились, сразу нашелся целый ворох общих тем: эти вот, так понравившиеся Кате снимки, сама Куршская коса, где Анфиса бывала часто, ища подходящую натуру, прошлогодняя ее поездка в Иерусалим и Перу с туристической группой, фотография в Целом как профессия и искусство, Катины детективы и то, что в этих романах — ложь, что намек, а что и чистая правда, выплывшая наружу при расследовании того или иного таинственного и темного преступления.

Анфиса слушала Катины детективные байки, затаив дыхание, и только восклицала: «А это как же было? А как вы догадались, что надо искать там? Что он убийца?» Катя рассматривала Анфисины фотографии с искренним восхищением и, в свою очередь, сыпала вопросами: «А как же удалось снять этот ракурс? А это освещение поймать? А настроение передать?»

Разве всего этого не было достаточно, чтобы сразу понравиться друг другу, ощутить некое родство душ, подружиться, обменяться телефонами? Они начали перезваниваться и каждый раз радовались, слыша друг друга по телефону. Но шло время, и, как это обычно бывает, звонки становились все реже и реже — от случая к случаю, от праздника к празднику, от дня рождения до дня рождения. И так продолжалось год, и другой год, пока…

Катя не знала, что ей делать. Обещая Колосову позвонить Анфисе, она думала, что все будет у них как и прежде: привет, как дела, как настроение, какие новости? А уж затем она осторожно и хитроумно наведет разговор на события в ресторане «Аль-Магриб». Но голос Анфисы по телефону — плохо узнаваемый, хриплый, безжизненный, какой-то совершенно потусторонний голос — встревожил ее до крайности. Встревожило и то, что Анфиса даже и не удивилась звонку. Она разговаривала таким тоном, что напрашивалось сразу несколько предположений — либо Анфиса серьезно больна, либо она вообще при смерти, либо сильно, безмерно страдает и ей совершенно все равно, кто ей звонит и что там болтает.

Их разговор был предельно краток, учитывая то, что прежде они с трудом укладывались в два с половиной часа. А сейчас на все Катины тревожные «Что с тобой?» и «Что случилось?» Анфиса односложно и медленно, еле-еле цедя слова, отвечала; «Ничего, все в порядке». Затем она сказала: «Катя, я…» И надолго умолкла, так что Кате пришлось снова ее окликнуть, забормотать в трубку, что ей необходимо встретиться с Анфисой, и как можно скорее, поговорить об одном важном и срочном деле.

«О деле?» — переспросила Анфиса, как просыпающийся лунатик, и покорно согласилась, не выказывая ни любопытства, ни радости: «Хорошо, завтра в двенадцать на „Парке культуры“.

Потом в трубке что-то сильно зашумело — Кате показалось, что льется вода (откуда, почему?), а затем запульсировали гудки. И они продолжались и продолжались — Катя лихорадочно перезванивала, но телефон был глухо занят.

На следующий день Катя помчалась к двенадцати на метро «Парк культуры». И опять было как-то чудно: родное метро, свой родной дом через два квартала, и все троллейбусы, магазины, кинотеатры, улочки и закоулочки — свои. Анфиса, помнится, жила далеко, в Измайлове, а встретиться назначила отчего-то именно здесь. Быть может, рассчитывала, как думала Катя, что они придут домой, сядут на диван, потрепятся за чашкой кофе? Катя с досадой вспомнила свой пустой холодильник. Что там осталось со вчерашнего дня? Йогурт, байка майонеза, два персика, яблоко, яйца и кочан увядшей от старости цветной капусты. Когда муж уезжал в командировку, Катя не готовила обеда, не варила первое. Без Кравченко, без «драгоценного В. А.» дом словно умирал, сиротел, покрываясь пылью и паутиной забвения.

Катя подумала, что неплохо бы прямо сейчас прикупить какой-нибудь тортик или на худой конец яблочный рулет — Анфиса, помнится, страшная сластена, но…

Она вдруг вспомнила ее голос по телефону: Нет, тут, пожалуй, не торт нужен, а коньяк или валерьянка, а может, и валокордин с корвалолом. Она даже засомневалась: а придет ли Анфиса на встречу? Что с ней вчера такое творилось? Может быть, она дома, ей плохо, ей необходима помощь? И вообще, они ведь даже не условились, где именно встретятся — внизу, метро, или здесь, наверху, на Садовом кольце? Катя беспомощно озиралась — родное метро, станция родная, Крымский мост, набережная, но, господи, сколько же народу! Торговцы, ларьки, газетчики, прохожие, подростки, спешащие в парк через мост, мамаши с колясками, машины, припаркованные везде в три-четыре ряда. Где же тут в этой толчее увидеть ту, с кем они не виделись больше года?