Для себя она решила, что оставит ребенка. Но он, Симонов, тоже должен был сказать свое слово. Она решила, что будет бороться за свое счастье. Любыми способами. Даже такими, которые, назови их вслух, покажутся чудовищными, невозможными.

— Ленка, ну ты что какая-то чудная сегодня?

. Оказывается, Симонов никуда не делся, хотя и говорил, что ему пора. Сидел в ногах кровати, как был, неодетый — без рубашки, без носков, без ботинок. Лениво курил.

— Лен, а тебя-то допрашивали? Ну, этот опер, что заявился сегодня. Я-то сюда поехал — как тебя увидел там, в ресторане, сразу понял, зачем ты приехала. Дурочка, разве можно так, ну позвонила бы… А то прямо сразу так… Ну и что, этот, из милиции, он говорил с тобой?

— Да, — ответила Воробьева, не поворачивая головы.

— Жаль Максимку, такая смерть… Я, как узнал, прямо обалдел. Когда мы в милицию с Авророй и Моховым ездили, Аврора сама была не своя. Я думал, у нее истерика прямо там, в генеральском кабинете, случится.., А неплохо живут генералы… Я аж этому менту в лампасах позавидовал, да… — Симонов выпустил струю дыма. — А о чем тебя этот опер спрашивал?

— О меню, — с вызовом ответила Воробьева.

— А при чем здесь меню? Какое меню? — Симонов наклонился над ней. — Эй, Воробей, ты про что?

— Отстань от меня. — Она хотела оттолкнуть его от себя ногой. Но он крепко схватил ее за щиколотку, потянул на себя. Вроде бы шутливо и вместе с тем сильно, с легкостью преодолевая ее сопротивление. Лена почувствовала резкую боль — пепел с сигареты упал на ее обнаженное бедро. Это было, конечно, чистой случайностью, но…

— Отпусти меня, — сказала она хрипло, с ненавистью.

Он и не подумал, засмеялся, сжал ее щиколотку крепче. Крупинки пепла обжигали кожу, боль была точечной, как булавочный укол.

— Отпусти меня, подонок, ненавижу тебя, убью! — закричала, захлебываясь рыданиями, Лена. Она не хотела — все получилось само собой. Долго, очень долго копилось — и вот прорвалось. Она вывернулась, пытаясь приподняться. Нет, это не случайность. В эту их встречу, в эту их проклятую роковую встречу, которой она так ждала и ради которой столько всего вытерпела и совершила, никаких случайностей уже быть не могло.

Симонов смотрел на нее молча, удивленно. Ей почудилось что-то… Но нет, зрачки его глаз были темны. Сотни раз она целовала эти глаза — эти любимые, обожаемые глаза, видевшие в радужном тумане райские недостижимые врата, вбирала горячими губами трепет их век, колкость густых ресниц. Она размахнулась и с яростным воплем влепила Симонову пощечину. Влепила бы и вторую, но он перехватил ее руку, отшвырнул от себя на кровать, на подушку.

Она молча следила, как он собирает с пола свою разбросанную одежду. После оплеухи он словно отрезвел. Лена вдруг с ужасом поняла: это конец. Столько жертв, столько испытаний, и все, все зря! Он никогда уже не узнает, не захочет узнать, что у них будет ребенок.

Катя зверски не выспалась. Все вертелась в постели, все думала, вспоминала, плыла-путешествовала на теплоходе мимо темных Воробьевых гор с таинственными огоньками в ночи. В результате катастрофически опоздала на работу. К Колосову дала себе твердое слово не ходить. И не звонить ни за что на свете. Но после обеда посидела, поскучала и… спустилась в розыск.

Ноги сами принесли ее к девятому кабинету. Катю терзало любопытство: успел ли начальник отдела убийств побывать в ресторане? И вообще, как он там, после вчерашнего вечера? Лечит ли свой колоритный фингал?

В девятом кабинете, точно горный обвал, грохотали мужские голоса. Катя открыла дверь. Никита работал за компьютером, неумело тыкая пальцами в клавиатуру. Напротив него, спиной к двери восседал верхом на стуле, точно на горячем скакуне, крупный, плотный, похожий на буфет средних размеров блондин в тесном форменном кителе с погонами капитана. Китель едва не лопался по всем швам. Это была, по всему видно, старая, еще советских времен, форма, которую капитану давным-давно пора было сменить. Увы, новой формы что-то не выдавали.

Капитан раздраженно обернулся, и Катя узнала начальника Столбового отдела милиции. Пару раз она встречала его на совещаниях и однажды даже очень коротко беседовала с ним по телефону, приставая с ножом к горлу по поводу комментария к одному происшествию. Удовольствия, помнится, от той беседы она не получила никакого. А фамилию капитана запомнила. Она была под стать кителю — Лесоповалов.

— Это не дело, Никита, это могила наша с тобой! — восклицал Лесоповалов. — Нет, ну ты войди в ситуацию: труп на нас висит — раз, концы все в Москве завязаны — два, Петровка не берет, выкаблучивается — я звонил, убеждал. Ничего не знаем, отвечают, смерть потерпевшего наступила за пределами МКАД, значит, ваша территория. Чтоб его черти на том свете разорвали, этого пижона — не мог где-нибудь у Кольцевой скончаться! Образцов для экспертизы нет— это три или уже четыре? Четыре, Никита! А без экспертизы как мы докажем сам факт дачи яда? Ну как? Никак. А потом, проверяющий у меня бдит как сова круглые сутки, так и стережет каждый шаг. Насчет плана оперативных мероприятий семь раз уже напоминал, формалист!

— Ну так напиши ему план, сочини. Костя, ты бы тут не разорялся, а лучше бы… — Никита рассеянно смотрел в компьютер, что-то там постигая. — Никто с тобой и не спорит, это дело пока глухое. Точнее, хреновое, — Колосов увидел вошедшую Катю. — Привет.

— Привет, — поздоровалась Катя, — здравствуйте, Константин.

— Здравствуйте. Вы не могли бы потом зайти, а? — дерзко бросил Лесоповалов. — Не видите разве — у нас тут оперативное совещание!

— Нет, не вижу, — сказала Катя кротко, усаживаясь на свободный стул. Вынести ее теперь могли из девятого кабинета только вместе с ним, — я по делу Студнева, Никита Михайлович. Новости есть?

Колосов посмотрел на Катю.

— Вот данные кое-какие мне ребята подобрали, — сказал он, — я сейчас вам распечатку сделаю, и вы ознакомитесь с ними, Катерина Сергеевна.

Лесоповалов встал.

— А я что-то не в курсе, — заявил он совсем дерзко, — чтобы к этому делу пресса подключалась.

— Я не просто пресса. Я — криминальный обозреватель пресс-центра ГУВД. Вы, Константин Борисович, каждый раз это случайно или намеренно забываете, — ответила Катя совсем кротко. — А по этому делу я собираю информацию для будущей публикации с разрешения Никиты, Михайловича. Правда, Никита Михайлович?

— Когда успел разрешить? — изумленно спросил Лесоповалов.

— Я? Когда? Да вчера, — Колосов виновато улыбнулся другу. — Я что? Я не хотел, Костя, сопротивлялся даже. Шеф приказом обязал: надо осветить в прессе в случае удачного раскрытия. Дело-то неординарное, редкое. Отравление.

— Вот это называется — нож в спину революции, — Лесоповалов щелкнул зажигалкой, закурил. — Ну, просто руки опускаются. Значит, кроме проверяющего, у меня еще и пресса на шее. Ну, банда!