— Я не хочу, чтобы ты уезжал. Плевать на деньги.

— Ты серьезно? — Мамедов сказал это тихо и нежно.

— Серьезней некуда…

— Соня, поехали со мной!

— Но у меня дела!

— Брось их к черту! — взорвался он. — Ради чего ты пашешь? Чтобы жить хорошо? Да ты не знаешь, что это такое! Ты раньше одиннадцати утра вставать не будешь. Я тебе мир покажу. Ты ни в чем нуждаться не будешь. Купим в Москве квартиру, привезешь Игорька!

— Я не могу…

— Плюнь! Ну, хочешь, мы поженимся?

— Это не важно!

— Я позвоню тебе завтра, — неожиданно оставил уговоры Мамедов и положил трубку.

Соня не любила решать все сгоряча, но ведь он прав: что держит ее здесь, в Гродине? Только деньги! А по сравнению с тем, что он может дать ей, ее доходы просто смешны.

Соня позвонила одному из соучредителей и кое-что обсудила с ним. Потом набрала номер Мамедова и повторила однажды сказанную фразу:

— Я решила принять твое предложение.

З. А.

«Ведьма Меркурия умерла».

1 октября

В дверь позвонили. Света затушила сигаретный окурок в пепельнице и пошла открывать. За время, которое ей понадобилось, чтобы выйти из спальни, пересечь холл, пройти два коридора и отпереть три замка, звонок успел протилинькать отрывок из известной песни пять раз.

— Ну, кто там такой нетерпеливый…

На пороге стоял худощавый человек лет тридцати пяти. Он был одного роста со Светой, женщиной довольно высокой, поэтому они сразу же встретились глазами. Взгляд гостя, внимательный и острый, контрастировал с общим, слегка комичным видом — торчащими рыжими волосами, широким ртом, всегда готовым к смеху, и дурацкой манерой некстати морщить нос, усыпанный веснушками.

— Вы к Ивану Константиновичу? — Спрашивая, Света уже знала ответ. Ванечкины приятели так не одевались — никаких костюмов фабрики «Красная Заря» или как там теперь такое называется.

— Я к Светлане Клюшкиной, а с Иваном Константиновичем поговорю, если в том возникнет необходимость, — ответил он низким, таким же прокуренным, как и у самой Светы, голосом.

— Я Светлана Клюшкина. Только теперь моя фамилия Фирсова. Входите, пожалуйста.

Света провела его в холл, они сели на голубую козетку.

— Седов Павел Петрович, — представился гость, изумленно оглядываясь. — У вас как в музее…

Он наморщил нос, и Света отвернулась, пряча улыбку. Забавный визитер еще покрутил рыжей головой и наконец сосредоточился на хозяйке «музея».

— Но лучшее произведение искусства здесь — безусловно вы!

Комплимент он произнес так естественно, что не возникало и мысли о наглости. Тем более что Света и сама знала, что похожа на греческую статую, только в менее монументальном исполнении. Ей оставалось только сказать «Спасибо», после чего она сосредоточилась на поиске сигарет.

— Вообще-то я забыл, зачем пришел…

— Ну а я при чем?

Света нашла пачку, взяла сигарету в зубы, оглядываясь в поисках зажигалки. Седов протянул ей огонек. Света прикурила, покивав ему в благодарность и для продвижения беседы.

— Ага, — сказал гость, собираясь с мыслями. — Так вот.

Он замолчал, снова уставившись на предметы интерьера. Свете показалось, что смущение не позволяет гостю прямо смотреть на нее, и от этого ей стало немного жаль его.

— Может, кофе?

— Было бы замечательно! А пока вы будете варить кофе, можно я позвоню?

— Можно.

Света вышла из холла.

Кухня Фирсовых имела такой же музейный вид, как и вся квартира, — согласно воле хозяина этого жилья. Вкус, подобный Ванечкиному, в Гродине неполиткорректно назывался «армянским» или — что казалось Свете совершенно возмутительным — «классическим». Подразумевались позолота, витые ножки, резные дверцы, шелковые диваны, с которых сидящий непременно соскальзывал, скульптурные композиции (обычно отлитые на фабрике), картины с приторными природными видами. Света привыкла ко всему этому эстетическому безобразию, научившись не обращать на вещи никакого внимания.

Наливая кофе, приготовленный в страшно дорогой, «элитной», как говорили менеджеры из магазинов бытовой техники, кофемашине, она вдруг подумала: а вдруг он вор? Оставила чужого человека одного в своей квартире, а вдруг он серебряные ложечки стащит?..

А, гори вся эта квартира с ложечками синим пламенем! Пусть бы уже и вправду случилось что-нибудь в этом проклятом болоте!

Света вернулась в холл, держа в ладонях чашечку, будто взятую из детского сервиза. Ее опережал кофейный аромат, который и заставил Седова, не покинувшего голубой козетки, поднять глаза. Он принял чашечку в свои руки и кивнул в сторону пола — на причудливую арабеску лакового паркета между носами его пыльных заношенных туфель.

— Никогда не видел такого.

— Да вы к делу переходите уже!

— Ага, — снова сказал Паша, и у Светы возникло отчетливое ощущение дежавю. — Так вот. Вы с Ириной Китаевой знакомы?

— Да, это моя подруга. Что случилось?

— Пока не знаю! — Он понюхал кофе и продолжил: — Вы давно видели ее в последний раз?

— Очень давно. Она звонила в апреле, по-моему… — Света вдруг забеспокоилась: — А вы из милиции?

— Нет, я веду частное расследование.

— Какое?

— Вы знаете, что церковь в Гродине сгорела?

— Ну конечно!

«Хоть бы не случилось чего!» — подумала Света, начисто забыв о пожелании, произнесенном самой себе на кухне.

— Вот я и ищу поджигателя. Меня попросил о помощи отец Сергий, священник из этой церкви. Я раньше действительно в милиции работал, а сейчас — в частной охранной фирме. Конечно, на государственном уровне этим расследованием ребята покруче моего заняты. Но их версия, по мнению отца Сергия, ошибочна. Они сатанистов ищут, а он не верит в них.

— Как это: священник не верит в сатанистов? Священник нанимает сыщика?

Павел принялся терпеливо объяснять:

— Отец Сергий вообще в глупости не верит, кроме…

— Так вы верующий?

— Нет, я атеист. Но надо же разобраться во всем этом! Сгорело уже четыре храма, это культурное достояние. Это преступление. А официальное расследование боится значимых имен, начальников, выборов и прочего. Я же — не боюсь.

— Почему же отец Сергий не верит в сатанистов?

— Он предполагает, что такая секта в Гродине есть, только церкви не они жгут. Не знаю почему, ведь самое сатанинское дело. Кроме того, отец Сергий кое-что видел на месте пожара.