От каждого ее слова мне становилось физически больно, как если бы ктото пинал меня носком ботинка то в колено, то в спину, то в плечо… Никогда раньше она так со мной не говорила, никогда. Но значит, она об этом просто молчала. Думала и молчала. Смотрела на меня прекрасными прозрачными глазами и ненавидела. За нашу бедность, за мою несостоятельность. Какая разница, сколько детишек я вылечила за год от соплей и вирусных инфекций? Если я свою собственную дочку упустила, довела до того, что она ушла из дома! Да куда – к мачехе! Жить в богатом красивом доме и зарабатывать там свою сиротскую копеечку…

Странно, как все странно. Понятно, что воспитать человека сложнее, чем, скажем, испечь булочку – положил тесто в духовку и точно знаешь, что через двадцать пять минут испечется булка. А с человеком… Вкладываешь одно, а получается другое, совсем другое.

– Иечка. Тебе нужно завтра идти в школу, ты помнишь? Что вы там решили со школой? Ты будешь ездить в свою?

– Можно я тебе не буду говорить, мам?

– То есть как?

– Мы еще не решили. Марина говорит, что мне вообще учиться не надо. Некоторые модели даже восемь классов не закончили. А зарабатывают по пять тысяч евро за показ.

От ее глупого, детского, безапелляционного тона, от невероятной чепухи, которую она уверенно произносила, повторяла за неведомой мне и, похоже, не очень честной Мариной, у меня застучало в висках.

– Ийка… Это… это неправда! Послушай меня! Нельзя бросать школу, понимаешь? Какие модели? С чего вдруг ты – и модели? Ты хочешь стать моделью?

– Конечно. А кто ж не хочет?

Я представила, как моя тоненькая, невысокая Ийка пожимает своими худенькими плечиками и сдувает со лба светлую челку. Модель…

– Ия…

Так, нет. По телефону все это не скажешь. Надо сказать главное.

– Хорошо. Ты сходи в любое модельное агентство. И просто спроси – сколько там платят девушкам за показ. Пять тысяч получает Клаудиа Шиффер и еще дветри манекенщицы в мире, остальные – в десятки раз меньше, понимаешь?

– Мам, ну что ты знаешь? Я пока коплю деньги на пластическую операцию. Я сделаю нос и тоже буду получать…

– Что?! Что ты говоришь? Какой нос? Где ты его сделаешь? У Вадика?

– Да, конечно. Он мне сделает прекрасный нос, самый лучший в мире.

Теперь мне уже не казалось, что меня пинают ботинком. Теперь я стояла, прислонившись к холодному бетонному столбу, потому что меня в прямом смысле не держали ноги. У меня было ощущение, что какаято неостановимая тяжесть давит на меня сверху, прижимая к земле. Я хотела сказать сразу все и главное, и так, чтобы дочка не захотела отключить телефон…

– У тебя и так прелестный нос, Ийка! А деньги копить зачем? Ты же не собираешься Вадику платить?

– Все покупается и продается в жизни, мам, – ответила мне Ийка любимейшей фразой Хисейкина, которую он произносит всегда, когда не знает, что сказать. – И только убогие неудачники делают вид, что это не так.

Ей надо было поссориться со мной. Наверно, мысль обо мне и о том, что я скажу, немного мешала ей в новой жизни. А мне ссориться с Ийкой совсем не было нужно. Поэтому я взяла себя в руки и примирительно сказала:

– Надо все же доучиться в школе, хотя бы закончить этот год. А потом – посмотришь, летом ты можешь попробовать себя в модельном бизнесе.

– Мам, мы разберемся с папой, в чем мне себя пробовать. Ну все, пока! – слишком легко сказала Ийка и отключилась.

Я отлично слышала, что это все бравада. И помнила, что сказал Вадик. Главное, чтобы те «люди», которым он собирался передавать ее в качестве прислуги, не оказались случайно гражданами Турции или, скажем, Америки. Оттуда мне будет сложнее возвращать Ийку. Хотя и теперь уже понятно, что просто так мне ее не вернуть – из отделанных мрамором подъездов и художественно отремонтированных квартир…

Странно, а по мне так нет ничего лучше своего дома, даже если в нем и давно пора делать ремонт. Но мне – тридцать восемь лет, а Ийке – пятнадцать. И мой папа – профессор кафедры биологии в МГУ, всю жизнь увлеченно и честно проработавший на той зарплате, которую ему платили. А Ийкин папа – врачшарлатан, загубивший не одно лицо. Поэтому – что сравнивать? Где только я в Ийке – непонятно. Куда вливалось, во что превратилось все, что я ей давала? И прежде всего, где растворилась без остатка в ней моя любовь? Мне всегда казалось, что эта бесценная субстанция, ничем не подменяемая, просто так исчезнуть не может. Если дал человеку свою любовь, особенно ребенку, она будет в нем жить, его поддерживать, его вести по жизни. И что же, выходит, это не так?

Я машинально нажала кнопку вызова консьержа на подъезде и только тогда сообразила, что так и не позвонила папе Владика, иду без звонка и без вызова.

– Слушаю вас! – размеренно произнес интеллигентный пожилой голос. – Алло! К кому идете?

Не знаю, видела ли меня консьержка в видеофон. На всякий случай я отошла от двери и набрала номер. Трубку долго никто не брал, наконец, мужской голос устало ответил:

– Да. Говорите.

– Здравствуйте… Это врач из районной поликлиники. Я вчера у вас была…

– Да, – опять сказал папа Владика.

– Я просто хотела узнать, как мальчик. Как он себя чувствует? Он чтонибудь поел?

– Я понял. Спасибо. Я оплатил, наконец, полис. У нас был сегодня врач из хорошей поликлиники.

– И… что сказал?

– Сказал, что… Вы извините, у меня другой звонок, – ответил он и положил трубку.

Я постояла, рассматривая надпись на дисплее своего телефона «ВладикВаня». Ну что ж… Из хорошей, так из хорошей. Не пора ли идти домой, где сегодня ждет маленький гость, съевший на обед кусок черного хлеба?

Подходя к дому, я вспомнила странную встречу с бывшей медсестрой Верой Васильевной. Я слышала о том, что среди людей с необычными способностями как раз много вот таких – не испорченных цивилизаций, мало читавших, знающих мир с другой стороны – не со стороны человеческого интеллекта, а как будто изнутри. Некоторые ученые даже полагают, что способность общаться без слов – вовсе не шаг вперед, а, наоборот, шаг назад, что с развитием языка люди потеряли эту способность, а когда были полулюдьмиполуживотными, то, как звери и птицы, понимали друг друга без слов, и приближение урагана чувствовали загодя, и где искать друг друга в глухом лесу знали…

Но так считают те, кто упорно ведет историю человечества от ловких мохнатых существ, на морду ужасных и чемто отдаленно напоминающих человека. Считают, невзирая на множество свидетельств тому, как отчаянно человечество пыталось сохранить память о своем рождении, как выбивало на камне, писало на черепках, рассказывало и снова записывало – на чем угодно – историю о том, как мы были созданы. Если это и утерянная способность – понимать мысли друг друга, то обладали ею не макаки и гориллы, а высокоразвитые существа, возможно, умевшие и многое другое. Например, летать.