Поэтому, в попытке отвлечься, Ирис подглядывала в щёлочку меж занавесок, придерживая её пальцем, чтобы не закрывалась. Проплывающие мимо кипарисы, белые стены портиков, среди которых нет-нет, да и мелькнёт чей-то цветастый халат и пышный тюрбан — всё было таким ярким, словно новёхоньким. Будь сейчас рядом вездесущая Нергиз, она бы сообщила с важным видом, что, должно быть, заседание Дивана сегодня припозднилось, визири и мудрецы Великого султана ещё не разошлись, всё ещё бродят, полные государственных раздумий, по песчаным дорожкам… Днём в этом дворе царит страшная толчея: помимо визирей и слуг, присутствуют послы разных стран, важные люди, записанные на аудиенцию к Повелителю, торговые гости, учёные, имамы…Те, кто сейчас неторопливо расхаживают по дорожкам — наверняка из числа последних визитёров, и раз уж им велено ждать, они ждут, когда за ними явится паж от секретаря Великого и пригласит в святая святых, комнату рядом с Диваном, где Повелитель устраивает личные встречи.

Туфля Захиры коснулась ножки Ирис.

— Сейчас будет Фонтан палача, — шепнула соседка. — Ты о нём слышала?

Фонтан палача! Тот самый, в котором, если верить страшным рассказам наставниц, палач ТопКапы омывал после казней меч и руки от свежей крови, и к которому за версту боялась подходить суеверная прислуга, считая, что малейшая капля, брызнувшая на голову, накличет беду! И появится вскоре эта несчастная голова на одном из Позорных камней, и будет глядеть мутными очами…

А вот среди обитательниц Гарема сложилось иное поверье, на удачу: если в тот момент, когда минуешь Фонтан, он будет сух — казней в ближайшее время не предвидится. А удача того, кто помилован и избежал смерти, частично перейдёт и на тебя, и то, что загадаешь, проходя мимо Фонтана, непременно сбудется.

Ирис даже зажмурилась.

— Сейчас… — шептала Захира. — Погоди… Смотри!

И захлопала в ладоши.

Фонтан оказался сух, мало того — у подножья его успели пробиться зелёные стрелки одуванчиков. И уже покачивал жёлтой шапочкой самый жизнелюбивый.

«Хочу…»

Мысли Ирис заметались радостно и суматошно.

«Хочу в свободную Франкию. С матушкой Мэг. С мужем добрым и хорошим…» — торопливо загадала она. Ф-фу… вроде, всё самое главное успела пожелать. Это, конечно, всё ерунда, а вдруг сбудется?

И на всякий случай вознесла хвалу Аллаху, а потом попросила о помощи доброго Иисуса, который никому не отказывал, даже неверным и язычникам, если те творили добрые дела и никого не обижали. Матушка Мэг так и говорила: «И сказывал он: даже язычник или дикарь, не знающий имени Моего, но сотворивший благо ближнему моему, делает это во имя Моё…»

Прямо по ту сторону Врат Приветствия их поджидала карета: настоящий дом на колёсах, с большой двустворчатой дверью, с приставной лестницей до самой земли. Всё было рассчитано на то, чтобы даже кусочка пятки не попалось на глаза досужим зевакам, а уж их в этом-то, самом первом дворе ТопКапы было достаточно. Дежурные янычары и офицеры, челядь, по большей части слоняющаяся без дела — эти дармоедам нечего было пялиться на чудесные розы из цветника Солнцеликого. Но, благодаренье небесам, карета обходилась без занавесей: сплошные окна были затянуты плотной деревянной резьбой, сквозь дырочки которой тем, кто оставался изнутри незаметен, открывался прекрасный обзор.

В этой карете ехали только «подарки». Капа-агасы, в обязанности которого входило непременное сопровождение девушек и объявление послам высочайшей милости Султана, отбывал вместе с евнухами-помощниками в возке попроще. Маленький кортеж сопровождала четвёрка всадников, вооружённых до зубов. Не то, чтобы опасались покушения на красавиц, но… так было положено. Чем пышнее процессия, тем больше уважения гостям.

Сердце Ирис неистово забилось.

Впервые в жизни она покидала стены Сераля и ТопКапы. Впервые. Невольницы или те, кого сюда продали родители, хотя бы успели перед тем, как за ними закрылись врата Дворца, узнать, что такое воля. Увидеть мир, или хотя бы несколько его кусочков. Для Ирис пока что вся Вселенная сосредотачивалась на куске земли в половину квадратной европейской мили. Граница её бытия с самого рождения была очерчена крепостной стеной, да, разве что, дальним берегом Босфора, которым можно было иногда полюбоваться в хорошую погоду через небольшой пролом в садовой ограде. А сейчас — эти границы вдруг резко раздались вширь, и оказалось, что кроме удивительной страны Франкии и родины её матушки — далёкой северной Ирландии, и ещё какой-то загадочной Европы есть целый мир, тут, рядом, под боком. Мир, сияющий белыми стенами и крышами, гомонящий на многих языках, выкрикивающий призывы на молитву и зазывания в лавки, цокающий копытами коней, верблюдов и хорошеньких ишаков, полный цветных шёлковых халатов и ободранного ватного тряпья, нищих и вельмож, мужчин и…

Женщин, расхаживающих по улицам. И никто за ними не следил, не удерживал силой, не показывал пальцем. Правда, как и девушки из Сераля, они были замотаны в паранджи, кто-то в чёрные, глухие, некрасивые, кто-то — в шёлковые цветные, с вуалями… Они шли пешком, ехали на осликах, бранили следовавших за ними по пятам слуг с корзинами, полными еды, беседовали с товарками, встречаясь на улицах. Наверняка каждую из них ждал дома муж и господин, но…

Мимо проплыли роскошные носилки. Прекрасная полная женская рука, отягощённая браслетами, приподняла занавеску. Мелькнуло холёное, чуть больше положенного приличиями накрашенное лицо, малоскрываемое прозрачным шарфом. И вновь скрылось под таинственным пологом.

У Ирис шумело в ушах. Вот, значит, как, да? Они — могут всё, а ей возбраняется даже пройтись по улицам!

И впервые в жизни ей, привыкшей бездумно покоряться чужой воле, делать, что прикажут, бояться того, что запрещают — впервые захотелось крикнуть во весь голос: «Не хочу! Отпустите меня!»

Лишь усилием воли она подавила в себе этот вопль. Сердце бунтовало, а разум понимал: путь к свободе для неё лишь тот, на который она уже вступила. Ей остаётся проявить терпение и старание. Много-много старания…

Она закрыла лицо руками.

— Не бойся, — шепнула Захира, участливо тронув её за локоть. Она поняла волнение соседки по-своему. — Всё будет хорошо. Мы им понравимся.

* * *

Сказать, что на территории Франкского посольства царил абсолютно пораженческий дух — ничего не сказать.

Ещё с утра ничто не предвещало беды. Всё складывалось для послов настолько удачно, что, казалось, Фортуна, наконец, обратила к ним сияющий лик, поскольку из её рога изобилия уже посыпались на представителей «далёкой западной страны», как здесь называли их прекрасную родину, многочисленные блага и привилегии. Особо стоило отметить главное, обозначившее переломный момент в ходе переговоров с Великим Хромцом. Надо сказать, привилегия эта поразило их в самое дворянское сердце — но стрелой не уязвляющей, а, напротив, исцеляющей. Ведь каждый раз, когда, согласно дипломатическому этикету, принятому в ТопКапы, приходилось опускаться у самого порога Посольского зала на колени и беседовать с Великим Султаном в таком приниженном состоянии, сердца франков, четверо из которых были урождённые дворяне, а один — пожалованный, трепетали от неуважения к своей благородной крови. Неудивительно, что, зная о неминуемом предстоящем стыде, на дипломатическое поприще избирались мужи с чрезвычайно ровным и рассудительным характером, терпением и выдержкой — иначе говоря, качествами, помогающими ради процветания отчизны допускать прилюдные поношения. Но сегодня Искандер-паша, Великий визирь, объявил, что в знак окончательного примирения с их страной послам Его Величества венценосного Генриха даруется право приближаться к трону Великого султана на расстоянии пяти локтей и вести общение стоя, на равных с правоверными.