Его товарищ неловко пожал плечами.

— Так то рабыни, — буркнул. — Меня никогда не интересовала прислуга. А те, что в гареме, эти-то цыпочки, думаешь, тоже страдают? А?

— Всякое бывает, — вместо Филиппа де Камилле, помощника консула, отозвался Бомарше, не поворачивая головы. — Впрочем, что я тебе говорю? Ты же у нас Фома неверующий, во всём требуешь доказательств… Вот и спроси у тех девиц, что сейчас прибудут, сладко ли им живётся… Так, все по местам! Едут! Где Франджипани?

Лебюэль перехватил за ухо одного из слуг:

— Живо наверх, в кабинет, доложите господину, что гостьи прибыли!

За окном уже слышался шум приближающейся кавалькады.

Через десять минут в громадном холле-приёмной четверо уже известных нам личностей, к которым присоединился консул Иоанн Франджипани, встречали свои «подарки» от Великого султана Тамерлана Первого. Ни следа недавнишнего недовольства на лицах, ни сомнений, ни колебаний… Дипломатия брала верх над рассерженными мужчинами. Да и…, в конце концов, они франки, представители самой рыцарской в мире страны, а потому — любезность их по отношению к прибывшим дамам если и была натужной, то лишь вначале.

Капа-агасы, ради своей высокой миссии разодетый в пух и прах, с кривым парадным кинжалом, заткнутым за пояс, рассыпался в цветастых приветствиях и изогнулся в тысяче поклонов. Передавая волю султана, и без того всем известную, он преданно заглядывал в глаза консулу и мысленно удивлялся — когда же его слова будут переводить? Что-то ни одного толмача поблизости не крутилось… Однако гяур-консул благосклонно кивнул — и в ответ на напыщенную речь Махмуд-бека, на чистейшем османском языке, да ещё со столичным выговором, поблагодарил султана за прекрасный подарок. Евнух склонился в самом нижайшем поклоне, консул учтиво ответил. Евнух растёкся в восхвалениях прекрасной Франкии — посол не менее благозвучно вознёс хвалу красотам благословенной земли, на которой сейчас пребывал… Всё, как положено.

На протяжении всех этих утомительных церемоний девушки, о которых лишь по цветным покрывалам можно было судить по принадлежности к женскому полу, до того они в них были бесформенны, стояли неподвижно, сбившись кучкой в уголке холла, опустив головы и сложив руки. Видимо, это тоже предписывалось традициями. Стояли, пока, по хлопку капа-агасы, белые евнухи вносили из возка привезённые с султанской кухни угощения — огромное серебряное блюдо с зажаренной ногой ягнёнка, фрукты, сладости, кувшины с шербетом. Стояли, когда чёрные евнухи принесли музыкальные инструменты и тихонечко устраивались в уголке, проверяя их и подстраивая. Стояли, словно забытые… пока консул, применив особо витиеватый оборот речи, не дал понять капа-агасы, что пора бы, собственно, познакомить их с … гхм… да, подарками. Сколько ещё можно томить в ожидании?

Махмуд-бек прищёлкнул языком, как бы в предвкушении сладостного восхищения гостей. И уже собирался пропеть очередную речь, хвалебную, воспевая прекрасных роз из цветника самого султана, как одна из дев испортила ему всё торжество.

…Кошки, как известно, животные, благословенные Аллахом. А потому — с незапамятных времён бродят по домам правоверных сами по себе и где им вздумается. Рыжая, с золотой искрой, красавица-персиянка Мур-Мирр давно уже не стеснялась появляться в любом уголке посольства, невзирая на то, присутствовали в оном месте высокие лица или же простая прислуга. Если в тот момент люди ей были без надобности, она их игнорировала и просто шла себе по своим кошачьим делам. Вот и сейчас: гоняя мячик-погремушку на галерее второго этажа, она слишком сильно наподдала его лапкой — и помчалась вслед, вниз, прямо к стоящим у подножья лестницы столбами фигуркам, замотанным в цветные шелка. Прыгал и высоко подскакивал упругий каучуковый шарик, звенели бубенчики на кошкиных нарядных сапожках, искрилась дивная шёрстка, неслось вслед убегающей игрушке обиженное «Миа-а-ау-у!»

Бросившись вперёд и выпрастывая руки из-под паранджи, синяя фигурка ловко поймала мячик. Присела на корточки. Позвала оторопевшую кошку:

— Писи-иси-писи!

(Не смейтесь: именно так испокон веков в Османии звучит франкское «мину-мину», арабское «кыш-кыш-кыш» и чинское «ми-ми-ми»).

Мур-Мирр недоверчиво покосилась на заговоривший столб, пусть и с руками… Фыркнула. Подумала, села и принялась безмятежно вылизывать животик.

— Ой… — сказала девушка виновато.

Потянувшись, положила мячик на ступеньку и торопливо выпрямилась, спрятав руки под паранджу. Её подруги как-то сразу стали меньше ростом…

Ужас! Своеволие! Нарушение правил!

— Кто это? — грозно начал главный евнух, но, спохватившись, прибавил в голосе патоки. — Девушки, что же вы? Открывайте лица, не смущайтесь, ваши хозяева имеют право на вас смотреть! Ну же! Сейчас я вас представлю…

И вдруг шумно задышал, схватившись за сердце. Это провинившаяся Кекем, рыжая Кекем, возмутительно нарушившая заведённый порядок церемонии представления Кекем — поспешно откинула надоевшее ей покрывало и предстала перед миром, юная, свежая, хоть и порозовевшая от страха и смущения, и невероятно в тот момент хорошенькая…

Одна мысль билась в опустевшей голове Махмуд-бека:

«Я ошибся. О Аллах, как же я ошибся!»

Это он должен был представлять девушек, он! Но от непонятного оцепенения у него вдруг онемел язык. И оттого, что пауза слишком уж затянулась, девушка в смущении назвалась сама:

— Я — Ке-екем…

Тотчас откинула покрывало её соседка. Сверкнула жемчужной улыбкой:

— Захира!

— Ильхам! — низким грудным голосом представилась нормандка.

— Хайят! — задорно выкрикнула турчаночка. А подруга Захиры пропела:

— Ри-има… — чуть растянув своё имя, подражая вольно или невольно Кекем.

Сорвав с головы бархатный берет, Иоанн Франджипани изогнулся в настоящем придворном поклоне. Начал привычно:

— Дорогие дамы… — Смешался. — Любезные госпожи мои! Будьте нашими гостьями и скрасьте одиночество мужчин, истосковавшихся по красоте и изысканности! Прошу вас…

Слуги, половина из которых была привезена из Франкии, таращили глаза, стараясь запомнить хорошенько всё происходящее. Но, повинуясь грозному взгляду консула, бросились открывать двери в приёмную залу, где всё уже было готово к ужину.

— Прекрасная…

Не обращая внимания на главного евнуха, консул вперил взор в Кекем, видимо, решив иметь дело с самой смелой, но та, снова отвлёкшись на рыжую кошку, нагнулась её погладить, и глава посольства, тонко усмехнувшись, подошёл к той, что была ближе к нему: к Риме.

Жоффруа Лебюлель, его секретарь, подмигнул — и предложил руку смешливой Захире. Рыцарь Филипп де Камилле церемонно поклонился серьёзной Ильхам, и та, удивив всех несказанно, присела в безупречном реверансе. Граф Ангерран дю Монстрель, не чинясь, подхватил за талию Хайят.

— А мне, значит…

Бывший маленький писарь, ныне посол Его Величества Франкии Генриха и его светлости герцога всея Галлии, Огюст Бомарше вздохнул.