Я сказал ему, что намерен приобрести ракеты «Ястреб»[101], которые Израиль высоко ценит, но также добавил: мы надеемся, что это соглашение будет только началом. Мы нуждались в помощи – в той мере, в какой американцы готовы были ее предоставить.

– Поговорите об этом с моим братом, – ответил он, переходя к вопросу, вызывавшему его озабоченность. – Давайте поговорим о вашем ядерном объекте.

Кеннеди начал выкладывать передо мной разведданные, которые США собрали по проекту, дотошно объясняя все, что было известно его правительству, подробно комментируя полученные сведения. Оказалось, американцам было известно практически все. И все же Кеннеди, обеспокоенный слухами, понимал, что оставалась какая-то тайна.

– Вы знаете, мы с большой озабоченностью следим за любыми признаками растущей военной мощи в регионе, – сказал он. – Что вы можете сказать об этом? Каковы ваши намерения по ядерному оружию, мистер Перес?

Я не ожидал встречи с президентом и тем более не был готов к столь прямому вопросу. В этих обстоятельствах я сделал все возможное, чтобы его успокоить.

– Мистер президент, могу со всей определенностью заявить, что мы не будем первыми в регионе, у кого появится ядерное оружие.

Мой ответ удовлетворил президента Кеннеди, и после обмена любезностями встреча завершилась. Когда мы оказались за воротами Белого дома, наш посол поспешил выказать свое возмущение.

– Что вы сделали? – едва ли не воскликнул он. – Вы получили разрешение сказать это? Вы там проводили собственную политику.

– А что я должен был сделать? – ответил я. – Сказать: «Минутку, позвольте позвонить нашему премьер-министру и убедиться, как мне правильно сформулировать ответ»? Я должен был принять решение, и я не собирался лгать.

Когда я вернулся в Израиль, и Эшколь, и Меир подвергли меня жесткой критике за использованные мною фразы, однако со временем сами приняли эту формулировку. К моему изумлению, мое импровизированное заявление президенту Кеннеди стало долгосрочной политикой Израиля. Решение не подтверждать и не опровергать существование ядерного оружия получило название «ядерная неопределенность».

Почти пятьдесят лет «ядерная неопределенность» была официальной позицией Израиля не потому, что тогда я выбрал самые подходящие слова, а потому, что эта формулировка привела к структурному сдвигу в регионе, к которому мы всегда стремились. Прежде чем уничтожить государство – чем арабские народы грозили Израилю бесчисленное множество раз (за первые тридцать лет его существования), – страна должна обладать двумя вещами: во-первых, желанием и, во-вторых, уверенностью в том, что она имеет военное превосходство. Димона, возможно, усилила желание наших врагов уничтожить нас, но слухи лишили их веры в то, что они смогут нас одолеть.

Со временем мы осознали, что в этом заключена огромная сила. К 1970-м гг. лидеры арабского мира утвердились во мнении, что Израиль обладает ядерным оружием. Недостаток доказательств восполняли слухи, которые распространялись по региону быстрее фактов. Мы не делали ничего, чтобы подтвердить подозрения, но и не опровергали их. Долгое время эти домыслы росли и твердели, словно камни, пока не стали глубинным убеждением наших врагов. Полагая, что у Израиля хватит сил их сокрушить, они – один за другим – отказывались от намерений уничтожить нас. Сомнение стало мощным сдерживающим фактором для тех, кто желал второго холокоста.

Ядерного сдерживания было недостаточно для предотвращения всех войн на планете, однако оно смогло остановить одну конкретную войну. В 1973 г., во время войны Судного дня, Египет и Сирия застали Израиль врасплох[102], и наши города оказались уязвимы перед их скоординированным наступлением. И все же ни одна страна не посмела атаковать сердце Израиля, даже имея такую возможность. Египетским войскам было приказано не переходить перевал Митла на Синае, сирийские войска все это время оставались на Голанских высотах. Несмотря на громкие обещания стереть Израиль с лица земли, Египет и Сирия ограничили свои амбиции территориями, потерянными в предыдущей войне. Годы спустя президент Египта Анвар Садат[103] признает, что опасался, как бы нападение на города Израиля не вызвало ядерный ответ.

Ядерное сдерживание обеспечивало мир. В ноябре 1977 г. Садат совершил исторический визит в Иерусалим, кульминацией которого стал мирный договор между Египтом и Израилем. Первое, о чем он спросил по прибытии, была ядерная программа Израиля. Оказавшись под огнем критики собратьев-мусульман, он утверждал, что в сложившихся условиях выбор невелик: мир или ядерная война. «Альтернатива миру ужасна», – настаивал он.

К середине 1990-х гг. Израиль заключил мирные соглашения не только с Египтом, но и с Иорданией. Мы проводили кропотливую работу по установлению мира с палестинцами. В 1995 г. я отправился в качестве министра иностранных дел в Каир, где встретился со своим египетским коллегой Амром Мусой[104]. Мы хорошо узнали друг друга за прошедшие годы, и после долгого разговора он наконец задал вопрос, который все это время держал в уме.

– Шимон, мы друзья. Почему ты не позволишь мне посмотреть на Димону? Клянусь, я никому не скажу.

– Амр, ты с ума сошел? – ответил я. – Предположим, я отвезу тебя в Димону и ты увидишь, что там ничего нет. Предположим, ты перестанешь беспокоиться. Для меня это катастрофа. Я предпочитаю, чтобы ты продолжал подозревать. Это залог моей безопасности.