Начальник Генштаба Гур сказал Рабину, что мы еще не разработали надежный план, но рассматриваем возможность отправки туда десантников. Казалось, Рабин был удовлетворен, по крайней мере пока – и нашими планами, и самой возможностью спасательной операции. Но в тот вечер, после разговора с Гуром, стало ясно, что никто больше не верил в военную операцию. Степень неопределенности была невероятно высока: слишком много неизвестных, крайне мало разведданных, чересчур много рисков.

Я разделял их озабоченность. Даже в оптимальных обстоятельствах это была бы самая смелая операция в нашей истории. А обстоятельства были далеки от таковых, но я не был готов сдаться.

– Мы должны проявить изобретательность, проверить любую идею, какой бы безумной она ни казалась, – настаивал я. – Я хочу услышать ваши предложения.

– У нас нет предложений, – ответил один из собравшихся.

– Тогда я хочу услышать предложения, которых у вас нет! – ответил я.

Перетягивание каната продолжалось несколько часов, и все же мы добились прогресса. Сомнения уступили место решимости. Даже ярые скептики готовы были обсуждать все идеи, какими бы безумными они ни казались. Это был когнитивный прорыв – именно этого я неустанно добивался в самые трудные моменты своей карьеры. Слишком часто, особенно в условиях стресса (а мало что могло быть более стрессовым, чем кризис в Энтеббе), мы уходим в себя, отгораживаемся от внешней информации и уклоняемся от решений. Полагая, что наибольший урон принесет потеря концентрации, мы упрощаем анализ в надежде не столько увеличить шансы на успех, сколько подпитать собственную уверенность в результате. Возможно, это отличная стратегия, но лишь до тех пор, пока не начинает казаться, что «маловероятное» равно «невозможное», поскольку при таком раскладе шансы на выработку креативных решений резко снижаются.

Помню, в те напряженные дни я думал, что мало в каких армиях, если таковые вообще есть, найдется группа столь самоотверженных людей. По мере обсуждения я понимал, что прошу их осуществить невозможное в сложившихся обстоятельствах. И все же я знал, что они готовы выполнить любое мое требование, откликнуться даже на мой призыв максимально использовать свое воображение.

К концу обсуждения группа выработала три возможных плана.

Первый предложил Кути Адам. Он утверждал: если мы не можем спасти заложников в Энтеббе, мы должны попытаться направить захваченный самолет к нам. Если бы мы смогли убедить похитителей лететь в Израиль – возможно, в расчете на обмен заложников на заключенных, – то провели бы операцию, аналогичную той, что мы так успешно осуществили с самолетом компании Sabena.

Этот план предусматривал, что у нас есть рычаги воздействия, которыми мы не располагали. Конечно, террористы выбрали Энтеббе по определенным причинам: не только из-за его удаленности от Израиля, но и потому, что они пользовались поддержкой президента Уганды Иди Амина[121], который, как мы знали, приветствовал террористов как «желанных гостей»[122]. Казалось маловероятным, что они откажутся от такого преимущества – и, конечно, не сделают этого, не убедившись, что мы готовы выполнить свои обещания. К тому же операция по освобождению пассажиров Sabena широко освещалась прессой, этот сценарий не составлял никакой тайны.

Второй вариант предложил Гур. Он полагал, что действовать надо в Энтеббе. Согласно его плану израильские десантники доберутся до аэропорта через озеро Виктория, неожиданно атакуют террористов и останутся защищать заложников.

Этот план был реалистичным, описанный сценарий подразделения Армии обороны Израиля способны были выполнить. Однако он не предусматривал пути отхода. Спасенных заложников некуда было эвакуировать. Если угандийская армия решит атаковать, она, несомненно, задействует достаточно большие силы и одолеет даже наш лучший спецназ.

Третий вариант был самым невероятным. Генерал-майор Бенни Пелед[123], командующий израильскими ВВС, предложил захватить Уганду или по крайней мере сам Энтеббе. Согласно его плану израильские десантники временно оккупируют город, аэропорт и всю гавань, после чего атакуют и уничтожат террористов. После зачистки территории в аэропорту сядет военно-транспортный самолет «Геркулес» и доставит заложников домой.

На первый взгляд это было нелепо. Гур назвал подобный план «нереалистичным, не чем иным, как фантазией». Остальные согласились с такой оценкой. И все же из трех предложений именно это меня больше всего заинтриговало. Поражало, что помимо масштабов и амбиций в плане Пеледа не было никаких изъянов. В отличие от предложения Гура этот план включал стратегию эвакуации заложников. И в отличие от предложения Кути не требовал от нас манипулировать террористами и заставлять их действовать вопреки собственным интересам. Итак, к концу встречи план Пеледа был единственным, который я не отклонил.

Поздно вечером Рабин собрал ключевых министров, чтобы обсудить требования похитителей и варианты наших ответных действий. Мы получили список заключенных, освобождения которых террористы требовали к 11 утра 1 июля. У нас было меньше тридцати шести часов, чтобы подчиниться. Сорок упомянутых террористов находились в израильских тюрьмах, шесть – в Кении, пять – в Германии, один – во Франции и один – в Швейцарии. Даже если бы мы хотели выполнить их требование, сделать это было бы невозможно: не хватало времени начать сложную процедуру в нескольких странах одновременно, и у нас не было оснований полагать, что другие государства согласятся в этом участвовать. Правительство Кении заявило, что указанных в списке террористов больше нет в стране. Французы утверждали, что уже выпустили террориста, который, по информации угонщиков, находился на их территории. Немцы, естественно, не собирались освобождать террористов из группы Баадера-Майнхоф[124], ответственных за ужасные преступления.