– Что?

Он вздохнул. Вот теперь он сокровенно, мучительно стал мне ненавистен. Его решения скоры и безальтернативны. Редкие его ошибки ничего ему не стоят. Люди имеют несоизмеримо меньшее значение, чем некие «вести». Люди «спорного происхождения» типа нас шестерых – и того меньшее. Не понимая, что за «мешок», я осознала: шутки в сторону. Осторожность! Нужно продумывать каждый шаг. За невзначай сказанное мной слово могут расплатиться другие люди.

Я собралась. Последовательно кратко и точно рассказала ему все с начала. Весь наш путь от блокпоста и до двери этой столовой.

– …Прямиком через минное поле? Сила. И куда вышли, говоришь?

Я показала. Теперь он пальцем перетаскивал автономную карту в своем дорогом мобильнике и что-то прикидывал. Когда его зрачки, наконец, прекратили буравить меня и переметнулись к карте, только тогда я поняла, что прицел сместился. Я больше не вызываю недоверия. Видно, мой рассказ по ряду пунктов согласовывался с чем-то ранее ему известным. Теперь из сказанного мной он сам черпал информацию, которой раньше не располагал. И лишь теперь он принимал ее на веру, не задавая каверзных вопросов. Особенно его интересовали точные даты и места артобстрелов. Только однажды, когда я упомянула танки, он резко вскинул голову, не успев скрыть очевидное подозрение: «Все же лжет? С какой целью?» Уверенная в каждом сказанном слове, я выдержала взгляд.

– Танки, блядь, – кивнул он, наконец, в своей своеобразной манере.

И усмехнулся с тем же странным воодушевлением, что несколько минут назад. И снова торжество бесследно провалилось в глубину его пустынных глаз.

– Ладно, все. Да, вот что. Туда смотри. Воон туда. Те двое… – Он указал в дальний угол. – Рыжий лысый, а рядом безухий глухой… Радист с мехводом той самой части, которой нет, по-твоему. Я третий. И заруби себе на носу и другим передай, кого знаешь. Пока последнего из трех не закопают, восемнадцатая механизированная бригада будет стоять и делать свое дело. Здесь, а не в теплых сортирах столицы, блядь. Сколь бы сильно последней штабной суке это не мешало спать и видеть сны. А им, блядь, крысам, есть, ей-ей, чего бояться. Корш.

Я не поняла концовки и решила, что ослышалась. Но рядом сразу возник боец.

– Корш, дуй в летник, пацанов достаньте там. Скажите, карантин окончен. Шнурки, стволы и все такое. Кормить.

Я быстро взглянула на командира.

– Ей тоже.

Корш исчез. Жорик отвернулся от меня всем корпусом, знаменуя тем окончание разговора. Казалось, бойцы разом замолчали вслед за командиром.

– Рядовой Бойко, – так же тихо представил он меня. – Добро пожаловать на борт. Ковтун! В твое распоряжение.

Ковтун взмыл с детского низкого стульчика и встал навытяжку. Жорик уже утек к двери и не мог его видеть.

Я против воли была перемещена на стул ближе к новому наставнику и зловонному бидону. На меня косились, впрочем, пялиться открыто избегали. Видно, представленная Жориком особо, я приобретала какую-то форму иммунитета. Проплыла было мимо и вернулась мне под нос миска с кучкой ядовито-оранжевой пасты.

Я ничего не ела вторые сутки. «Ешь!» – мысленным криком приказывала себе я. В ответ лишь беспомощно улыбалась и копала ямку ложкой.

– Выбор – великое дело, – доброжелательно поддержал Ковтун. – Хочешь, сдохнешь от сытости. Хочешь – от голода. Шансы примерно равные. Выбирай.

Он ел медленно, но без видимого отвращения. Я задержала дыхание и тоже проглотила сакральные четверть ложки мира. Справилась со спазмом и издали предприняла грубую разведку:

– А хлеба нету?

– Не груби.

– Давно вы так едите?

– «Так»? Грубейшая ошибка. – Ковтун философски улыбнулся мелкими кривыми зубами слабого хищника. – «Как часто вы едите?», вот в чем вопрос. Отвечаю. Дважды в день, если повезет. То-то, рядовой. Налегай, пока дали.

Много слов. Он любит говорить, найти ответы у такого будет много проще. Шестнадцать секунд знакомства с ним подтвердили мои худшие подозрения. Наши здесь давно, блокированы неприятелем, снабжение нарушено или отсутствует. Я продолжала:

– Как тебе вообще майор? Что за тип?

– В миру – майор. Здесь Жорик. Остальное – не твоего ума.

– Что за «новости», о которых он упоминал?

Ковтун поперхнулся, но быстрым глотком справился с горлом.

– Остальное – не твоего ума дело, – раздельно повторил он.

Я четко поняла, что он знает, о чем идет речь. Знает нечто такое, о чем не должен знать, а я тем более. Я вильнула в сторону от темы:

– Суровый дядя этот Жорик.

– Ты с языком поосторожней. Он не «этот», он Жорик. Все. За него тут любой порвет.

Я помолчала. Он подобрел, желая продолжать говорить:

– Да ладно, ладно. Брось. Что, обижает?

– Да так. Тулит, мол, мы дезертиры. «Все про таких знаю». Теорию развил.

– Да ладно. Он со всеми так. На всякий случай. Есть такие, знаешь – колятся на раз. Действительно бежали. Когда, откуда, только знай фиксируй…

– И что?

– Да ничего.

– Зачем оно ему? В превентивных целях?

– Чего? Да нет… – Борясь между риском пустить сплетню и задачей защитить честь командира, Ковтун понизил голос: – Он так со всеми. Это метод. Просто чтоб знать, кто – кто. Беглых здесь полно, кругом такое творится! И взятки гладки. Не, он не осуждает, нет. Гребет подряд всех. Силы копит.

Силы для чего? Я вновь не стала уточнять, молча ожидая продолжения.

Ковтун поколебался еще минуту и нагнулся к самой моей голове:

– Он сам того…

– Чего «того»?

– Ну, как бы это… под статьей. Я так нет, а люди видели, есть у него такая штука. Бумага. Приказ особый о немедленном сложении полномочий и о неразглашении, что-то такое. Он его вроде как себе над койкой в развернутом виде гвоздичками прибил. Кое-кто видал. Не помню, как там говорили…

Ковтун напряженно сморщил лоб, готовый цитировать свой источник максимально точно:

– Ну, во-первых словах, не отступать. Критично – сутки, лучше двое. Собрать состав и провести беседу. Поднять боевой дух. А после ему, Жорику лично, надлежит немедленно покинуть часть вместе с вестовым, не известив никого, кроме зама, во избежание скорой паники. Потому что подкрепить их вроде уже невозможно. А потому положение части безвыходное. Чуешь, что он за кадр! Одного его пытались вывести. Ребята остальные ни сном ни духом, а эти твари их уже и в землю закопали. Короче, Жорик отказался. Приказ себе на память оставил, а водиле на словах передал: «Жду подкрепления или приказа к отступлению». Все. И два дня еще держался. Когда легли почти все, он и еще двое раненых три дня на брюхе добирались до нашего блокпоста. Через окружение. Контуженого перли на себе по переменке. Короче, добрались. Докладывает Жорик, кто таков, так, мол, и так. А его там под белы рученьки и «сдать оружие!». А почему?! А потому, что майор убит и посмертно представлен к награде. В числе других героев в присутствии безутешных родных со всеми почестями похоронен под Стеной. А по самозванцу плачет трибунал. Короче, он недолго думал. Двоих своих забрал, разоружил конвой и деру сюда. Про монастырь он загодя задумал. Там не тут, абы тебе школьный подвальчик. Там в катакомбах можно роту расквартировать, если потесниться. Если б только вовремя приказ…