как токсикоз, растяжки, летальный исход. Но повторюсь: у вас все в полном порядке, – торопливо добавил он, видя, что ее лицо исказилось ужасом. – Просто многие думают, что беременность – дело житейское, как большой палец на ноге ушибить, тогда как на деле ее, скорее, можно уподобить наезду грузовика. Хотя от наезда грузовика неприятностей меньше. – Прочистив горло, он сделал какую-то пометку в ее амбулаторной карте. – Что еще хочу вам сказать: физические упражнения, конечно, полезны. Но вот не знаю, правильно ли на данном этапе задействовать эрг. Как отреагирует на него грудная клетка? А вам известно «Шоу Джека Лаланна»? Как вы к нему относитесь?

При упоминании этого имени у нее вытянулось лицо.

– Вижу: без восторга, – сказал он. – Ну, ничего страшного: оставляем тогда эрг.

– Я только потому держусь за эрг, – тихо призналась Элизабет, – что он меня выматывает до того предела, когда мне удается хоть немного поспать. Ну и еще потому, что надеюсь… быть может…

– Понимаю вас, – перебил ее доктор и огляделся, словно проверяя, нет ли вблизи лишних ушей. – Видите ли, я не из тех, кто полагает обязательным для женщины… – Он прикусил язык. – И не верю в то, что… – Он вновь резко умолк. – Одинокая женщина… вдова… это… Ладно, замнем. – Он потянулся к ее амбулаторной карте. – Но, по правде говоря, эрг наверняка придает вам сил, а следовательно, и ребенку тоже. Улучшается мозговое кровообращение, да и вообще циркуляция крови. А вы заметили, как эти упражнения успокаивают ребенка? Движения туда-сюда?

Она только пожала плечами.

– И много вы наматываете на эрге?

– Десять тысяч метров.

– Ежедневно?!

– Иногда и больше.

– Матерь Божья! – Он даже присвистнул. – Я знал, что у беременных развивается особая стойкость к страданиям, но чтобы десять тысяч метров? А иногда и больше? Это… это… прямо не знаю. – Он посмотрел на нее с озабоченным видом. – А у вас есть на кого опереться? Подруга, родственница… мать… кто-нибудь в этом духе? Растить младенца – тяжелый труд.

Она замялась. Стыдно была признаться, что никого у нее нет. Да и к доктору Мейсону она обратилась лишь потому, что Кальвин всегда считал гребцов спаянным братством.

– Хоть кто-нибудь? – повторил он.

– Собака есть.

– Это уже хорошо. Собака может принести огромную пользу. Она и защищает, и сочувствует, и все понимает. Какой она породы? Или это он?

– Он.

– Постойте: я, кажется, помню вашего любимца. Как же его зовут… Три-Часа, что ли? Страшен как смертный грех, точно?

– Он…

– Собака и эрг. – Врач сделал очередную пометку в медкарте. – Так-так. Замечательно. – Напоследок щелкнув шариковой ручкой, он отложил карту. – Вот что я вам скажу: при первой же возможности – скажем, через год – рассчитываю вновь увидеть вас в гребном клубе. В моей команде вакантно второе правое место, и что-то мне подсказывает: оно прямо на вас смотрит. Но вам придется найти няню. С детьми в лодку нельзя. Гребцы и сами как дети малые.

Элизабет потянулась за жакетом.

– Доктор Мейсон, ценю ваше предложение, – не усматривая в нем ничего, кроме простой вежливости, ответила Элизабет, – но, по вашим словам, меня вскоре собьет грузовик.

– Вы попадете в аварию, от которой оправитесь, – уточнил он. – Слушайте, у меня феноменальная память на заезды, а все заезды с вашим участием были удачны. Весьма удачны.

– Благодаря Кальвину.

Доктор Мейсон удивился:

– Нет, мисс Зотт. Не только благодаря Кальвину. В академической восьмерке важен общий вклад. Нужно, чтобы все восемь спортсменов были классными гребцами. Все восемь. Но пока перед нами стоят более насущные вопросы. Сейчас ваше состояние уже не внушает мне прежней тревоги. Понимаю, каким ударом стала для вас кончина Эванса, а теперь на нее наложилось еще вот это, – добавил он, указывая на ее живот. – Но жизнь утрясется. А может, даже наладится. Собака, эрг, место номер два. Плохо ли?

Он бодро пожал ей обе руки, и его слова, хотя и не слишком логичные в сравнении с тем, что она слышала до сих пор, впервые выстроились в осмысленную фразу.

Глава 16

Роды

– В библиотеку? – услышал Шесть-Тридцать вопрос Элизабет примерно через пять недель. – Я сегодня записана на прием к доктору Мейсону, но сначала давай вернем эти книги. Думаю, тебе понравился «Моби Дик». История о том, как человек постоянно недооценивает другие формы жизни. Себе на погибель.

Элизабет использовала информационно-рецептивную методику обучения, а кроме того, читала ему вслух, давным-давно заменив примитивные детские книжки куда более солидными текстами.

– Чтение вслух позитивно влияет на умственное развитие, – сообщила она своему питомцу, проштудировав какое-то научное исследование. – А также способствует расширению словарного запаса.

Судя по всему, так оно и было: согласно пометкам в ее записной книжке, на сегодняшний день Шесть-Тридцать распознавал триста девяносто одно слово.

– Ты очень умный пес, – не далее как вчера сказала она, и ему страшно хотелось согласиться, но уж если начистоту, он еще не понял, что такое «умный».

Толкований у этого слова было, наверно, не меньше, чем форм жизни на Земле, но человеческие особи – Элизабет не в счет – признавали «умными» лишь тех, кто играет по их правилам. «Дельфины умные, – утверждали они. – А коровы – нет». Отчасти это объяснялось тем, что коровы отказываются прыгать по команде. Насколько мог судить Шесть-Тридцать, это как раз доказывало, что коровы умнее, а не глупее некоторых. Впрочем, что он может понимать?

Триста девяносто одно слово, если верить Элизабет. А по правде – всего триста девяносто.

И что уж совсем не укладывалось в голове: человеческий язык, на котором объяснялась Элизабет, оказался далеко не единственным. Она рассказывала, что у людей есть сотни, а может, и тысячи других языков и ни один человек не знает их все. По факту люди в большинстве своем говорят на одном-двух языках, и только особи какой-то одной породы, так называемые швейцарцы, знают восемь. Что ж удивляться, если люди не понимают животных? Людям бы друг друга понять. Хорошо еще, что она сообразила: рисовать он нипочем не научится. Маленькие человеческие детеныши охотно общались при помощи рисунков, и он радовался их стараниям, пусть даже результаты бывали так себе. День изо дня он наблюдал, как маленькие пальчики по-взрослому сжимают кусок мела и выводят на асфальте палку-палку-огуречик, чтобы получился целый рассказ, понятный только им самим.

«Какая прелесть!» – на днях услышал он от чьей-то мамаши: та разглядывала жуткие, идиотские каракули своего чада. Шесть-Тридцать давно заметил, что люди частенько врут собственному потомству.

– Это щенок, – сказала малышка с перепачканными мелом пальчиками.

– Просто красавец! – не унималась мать.

– А вот и нет, – ответила ей дочка, – никакой он не красавец. Он мертвый. Его убили!

Шесть-Тридцать, повнимательней разглядев рисунок, даже расстроился, что на нем все выглядело как взаправду.

– Щенок не мертвый, – упрямо возражала мать. – Он радуется и кушает из мисочки мороженое.

В ответ на это малышка раздосадованно зашвырнула мелок далеко в траву и потопала к качелям.

Шесть-Тридцать прихватил мелок с собой. Для Потомства.

Бок о бок они прошли пять кварталов; Элизабет, чей живот плотно обтягивало куцее платьишко, по-военному чеканила шаг. Себе на спину навьючила ярко-красную заплечную котомку, лопавшуюся от книг, а ему – переметную сумку на велосипедный багажник, куда загрузила книги, не поместившиеся в котомку.

– Ох, умираю с голоду, – на ходу выговорила она вслух, вдыхая густой ноябрьский воздух. – Прямо живот сводит. Я регулярно контролирую мочу, слежу за содержанием белка в волосах и…

Это правда. В течение последних двух месяцев она измеряла в домашней лаборатории уровень сахара в моче, выясняла аминокислотный состав кератина в волосах и анализировала температуру тела. Шесть-Тридцать понятия не имел, зачем нужны все эти действия, но с радостью наблюдал, как растет ее интерес – пусть даже сугубо научный – к Потомству. В практических целях она закупила белые квадраты плотной материи, а также несколько опасных на вид булавок. И еще три крохотные одежки, больше похожие на мешки.

– Все это, в принципе, элементарно, – говорила она ему, размашистым шагом двигаясь по улице. – Сначала у меня начнутся предродовые схватки, потом роды. У нас с тобой в запасе две недели,