Яша тогда уехал учиться в медицинский институт. Поступать он решил в их с матерью родном городе на Урале. Институт был довольно известным, жить можно было у родственников, кроме того, уже хотелось новых впечатлений и самостоятельности.

Ольга осталась в Крыму. Она продолжала работать в школе, куда каждое утро летела, словно на крыльях, ‒ без детей и литературы она не мыслила себя. А еще тогда в ее жизни, наконец, появился мужчина.

Он был старше ее лет на десять. Рано овдовел, преподавал физику в той же школе, а в каникулы водил ребят в горные походы, учил ставить брезентовые палатки, готовить еду на костре, выживать в дикой природе, а главное ‒ дружить и помогать друг другу. Его звали Михаил. Они расписались тихо и незаметно для всех и стали жить вместе, продолжая на работе делать вид, что ничего особенного не произошло.

Яков Александрович вернулся в Алупку врачом-пульмонологом за несколько лет до развала СССР, с женой и двухлетней дочкой Олей. Они поселились в квартире, которую оставила Ольга-старшая, но нормальной семейной жизни у них не вышло. Может быть, повлияли исторические события, а может, эти люди изначально не были созданы друг для друга, но через несколько лет жена Якова подала на развод и уехала обратно на Урал. Дочь она, естественно, забрала с собой. Позже она говорила, что на ее решение повлияло отделение Украины, но Ольга-младшая помнила родительские разборки и сомневалась, что люди могут так ненавидеть друг друга только из-за того, что показывают по телевизору.

Так или иначе, они разъехались и даже стали гражданами разных стран. Яков Александрович приезжал повидать дочь, привозил гостинцы от бабушки, а однажды даже взял бабушку с собой.

Ольга-старшая прошлась по родному городу, ставшему за столько лет каким-то незнакомым, повидала родных, у которых не бывала дома лет двадцать, – они чаще сами приезжали в Крым и гостили у нее.

Знакомых же Ольга решила не тревожить. В начале шестидесятых она пропала для всех своих немногочисленных друзей, и никто ее не хватился. Сомневались в моральном облике матери-одиночки? Что ж, теперь ей было уже нечего стесняться, но и бегать ни за кем не хотелось. Это был ее последний приезд в родной город.

В конце девяностых Оля-младшая с мамой перебрались в Москву. Мать нашла работу в какой-то частной клинике, потом ушла в фармацевтическую фирму, и карьера ее пошла в гору. В семье, наконец, появились деньги, стало возможным летом съездить в Турцию или на Кипр, оплатить учебу в вузе. Да и просто, как говорила Олина мать, теперь можно было «жить по-человечески».

Однако по-человечески почему-то не получалось. Отношения с дочерью портились из-за частых командировок. А еще Оле не нравились мужчины, крутившиеся вокруг ее матери. Однажды, уже будучи студенткой экономического, Оля заявила открыто: этот человек не будет жить с ними в одной квартире. Мать поохала, попереживала, а потом предложила дочери снять комнату и жить отдельно. На следующий год так они и поступили, а тем летом Оля впервые поехала не в Италию или Грецию, а в Крым.

По тем временам это вовсе не было «престижным» отдыхом, однако Ольга-младшая навсегда запомнила эти три недели, которые провела с отцом и бабушкой. Оказалось, что у нее есть та недостающая половина семьи, которую она считала безвозвратно потерянной. Этим людям она была нужна и интересна, они были настолько счастливы ее приезду, что уговаривали остаться подольше, а то и переехать навсегда. Правда, Крым тогда был частью другого государства, и это все несколько усложняло.

Переезжать Ольга-младшая, конечно, не рискнула – в Москве у нее была учеба, перспективы трудоустройства и молодой человек. Но с тех пор каждое лето она обязательно навещала отца и бабушку. Отец жил по большей части один ‒ другой семьи у него так и не сложилось. Когда Оля приезжала к нему, он брал отпуск, и они гостили в доме у Ольги-старшей и ее мужа Михаила. Бабушка учила внучку разбираться в литературе, они часами обсуждали на кухне книжные новинки, романы, поэзию. У них оказалось удивительно много общего. А еще ходили на море, ели растущую по дороге шелковицу, поднимались на Ай-Петринскую яйлу и спускались вниз по Таракташской тропе с Михаилом и его ребятами из туристического клуба…

Ольги Яковлевны-старшей не стало в середине двухтысячных. На заре нового тысячелетия здоровье ее ухудшилось, появились признаки дыхательной и сердечной недостаточности. Яков Александрович возил ее к разным светилам, но внятного диагноза не добился. В легких обнаружили приличный фиброз, в сердце – увеличение правых отделов, характерное для хронического заболевания дыхательной системы. Ясно было одно – это уже был исход длительного процесса и существенного улучшения состояния добиться, скорее всего, не удастся. Лечить мать ему пришлось самому, купируя в домашних условиях гипертонические кризы, приступы загрудинных болей и удушье. Она очень не хотела умирать в больнице.

Все чаще ей вдруг становилось плохо, и тогда Якову приходилось отпрашиваться с приема, наскоро подменяться и бежать домой, на ходу соображая, что делать на этот раз. Скорую они вызывали крайне редко – Яков почти все умел сам. Так они справлялись три или четыре года − то казалось, что все безнадежно, то, вроде бы, наступало кратковременное улучшение.

А потом однажды ночью приехала скорая, и все кончилось. «Отмучилась», ‒ сказал пожилой реаниматолог скорой. ‒ «Держись, Яш…». Они хорошо знали друг друга.

Михаил пережил Ольгу всего на пару лет, смерть второй жены его подкосила. Когда не стало и его, Яков Александрович сдал свою городскую квартиру и переехал в дом. Он вышел на пенсию и, хотя соседи все равно ходили к нему как к врачу чуть не каждый день, постарался отрешиться от прежней жизни. Он много читал, благо литературы было собрано достаточно, даже пытался писать короткие рассказы о своей медицинской практике, ‒ их иногда публиковали в местной газете. Он занимался садом, растил виноград, ставил домашнее вино. Он почти привык к одиночеству и, похоже, не особенно нуждался в ком-то.

Оля навещала его, правда, нечасто. Теперь у нее была работа в Москве. Они перезванивались по праздникам и просто так, летом она выбиралась к нему на недельку.

Умер отец внезапно. Однажды утром к нему зашла соседка попросить померить давление и нашла его бездыханным, сидящим на крыльце. Она вызвала скорую, но было уже поздно. Очевидно, ему стало трудно дышать, и он вышел на свежий воздух, но позвать на помощь не успел. К нему приехал тот же пожилой реаниматолог. Он констатировал смерть, дал соседке необходимые инструкции, велел звонить дочери. Потом тяжело вздохнул, промокнул глаза сложенным вчетверо бинтом и пошел к машине, сутулясь больше обычного. У самой машины он остановился, нащупал в кармане, видимо, нитроглицерин и брызнул себе под язык. Приступ, очевидно, был не первый.

А потом приехала Ольга. Вдвоем с соседкой они погоревали и занялись похоронами. Провожать в последний путь Якова Александровича пришло полгорода. Поминки устроили в больничной столовой, и Ольга долго не могла прийти в себя от этой бесконечной вереницы незнакомых людей, благодарных ее отцу и сочувствовавших ей.