а так, обычная ебля, из его жалости к ней. Она вспомнила в подробностях ту роковую ночь, и ее всю от ужаса передернуло. Господи, что же она натворила! А Стас! На что он пошел ради нее…

«А ведь Кирюшка еще совсем мелкий, – внезапно подумала она, – и ничего еще не знает об этом мире. Когда-нибудь он вырастет и узнает о своей беспутной сестре… которой к тому времени уже не будет в живых…» (она понимала, что умрет, просто потому, что была явно не из этого мира, и скоро он должен был расстаться с ней). Вот странно: она и правда всегда мечтала о младшем братике, но теперь, когда он появился, всей душой возненавидела и его, и мать, и весь мир вокруг. Быть может, она сама так сильно изменилась?..

***

Эта весна и меня изменила: во мне что-то поднялось, я почувствовал себя легче, свободнее, и даже осточертевший городской пейзаж наполнился той самой романтикой, которую я ощущал три года назад. И все-таки я был несвободен, связан городской суетой и повседневной рутиной. А город вокруг меня продолжал жить своей обычной, шумной и деловой жизнью, в то же время дыша атмосферой весны, романтики и близости теплых солнечных деньков. В один из таких дней, спеша по делам, но мысленно уносясь вдаль от этой рутины, я случайно встретил Настю. Я даже не помню, в какой момент я осознал, что это именно она – так я был занят своими мыслями и так она была непохожа сама на себя. Если прежде в городском потоке прохожих она явно выделялась из толпы и какой-то незримой чарующей магией приковывала к себе взгляды, то теперь она просто слилась с этим шумным стереотипным потоком, растворилась в нем, стала его частью. Я понял это, когда внезапно заметил ее, перебегавшую дорогу перед джипом и нырявшую между мамочкой с коляской и какой-то старушкой в свой подъезд. Действительно, я ее сначала не узнал: она была в белой куртке, джинсах и кедах (благодаря которым я понял, какого невысокого роста она была, а ведь все уже отвыкли видеть ее без каблуков), с сумочкой на изгибе локтя, [совсем как тогда, при встрече с Олесей] и только черные волосы и бледное лицо были все теми же, по которым ее было невозможно спутать с кем-то другим.

– Настя! Это ты? Подожди! – крикнул я отчаянно, когда она уже скрывалась в подъезде. Она на секунду обернулась и, видимо, узнала меня, но лишь мотнула головой и побежала дальше. Я подскочил к двери подъезда, которая, к счастью, еще не успела закрыться, и, придержав ее, кинулся следом за Настей вверх по лестнице. Без каблуков она смогла бы запросто убежать от меня, но ее слабое сердце и долгое отсутствие каких бы то ни было тренировок позволили мне догнать ее уже на втором этаже. Я лишь легонько тронул ее за плечо. Она резко обернулась, и в глазах ее отразилось какое-то нечеловеческое страдание.

– Настя, ну что такое? Ну перестань, все уже закончилось, – залепетал я бессвязные фразы, сам не понимая, зачем это говорю. Она резко отвернулась, словно хотела сказать: «Отстань, ты все равно не поймешь». Так мы стояли около минуты: она – отвернувшись и словно совсем не замечая меня, я же во все глаза смотрел только на нее. И время вокруг нас словно бы остановилось. Потом вдруг где-то наверху хлопнула дверь, и Настя, словно бы очнувшись, посмотрела на меня и произнесла бесцветным голосом:

– Идем ко мне. Здесь слишком шумно.

И вскоре мы с ней уже сидели за кухонным столом в ее маленькой, но довольно уютно выглядевшей квартире и разговаривали, просто как пара давно знакомых и долго не видевшихся людей. Я даже не пытался напомнить ей о счастливых летних днях в деревне, о наших совместных прогулках, о встречах и о многом другом. Я просто рассказывал, а она молча слушала. Говорил я обо всем, что приходило в голову, чем я жил последние дни до этого. Не знаю, понимала ли она меня и было ли ей это интересно, да это было и неважно. Перед ней я раскрыл свою душу, как не раскрывал еще ни перед кем за всю жизнь. И выпив уже пять чашек чая, который тогда по счастливой случайности нашелся у нее дома, я продолжал говорить. Она же сидела, так и не притронувшись к своей чашке, и лишь, смотря в стол, поигрывала ярлычком от чайного пакетика. Когда же я, чувствуя себя совершенно счастливым, повернул голову и взглянул в окно, то увидел, что там давно стемнело, и только фонари да окна домов светились красивым завораживающим светом. Только тогда я понял, что абсолютно забыл о работе, на которую спешил, и что начальник теперь меня точно уволит. Но, как ни странно, меня совсем не обеспокоила эта мысль. Все-таки я решил, что не стоит больше злоупотреблять гостеприимством, и встал из-за стола.

– Ну ладно, засиделся я у тебя, – произнес я донельзя банальную фразу, – пойду, пожалуй. Спасибки за чай.

Она вдруг вскинула на меня полный жалости взгляд, который теперь, казалось, говорил мне: «Не уходи» так же явно, как тогда, на лестнице, говорил: «Уйди, оставь меня». И по одному этому взгляду я мгновенно понял, что мне просто необходимо было остаться…

…Как вам описать ту ночь, одну из лучших в моей жизни? Скажу просто: она была таинственно-нежной, романтичной и тихой, а Настя таяла словно лед от моих прикосновений и была не той роковой и страстной натурой, какой я всегда привык ее себе представлять, а, наоборот, нежной и сладкой и как будто бы созданной для неги и ласк. Словом, это была для меня лучшая ночь из всех проведенных с кем-либо. И, честно говоря, я совсем не ожидал, что она окажется именно такой…

Уже под утро, когда за окном забрезжил рассвет и все окрасилось в нежно-серые тона, я сидел на кровати и одевался. Настя, в белой ночной рубашке (в ту ночь она совсем не курила), дотронулась до моего плеча.

– Ты уже уходишь? – едва слышно спросила она.

Застегнув последнюю пуговицу на рубашке, я повернулся и поцеловал ее чуть пониже левого уха.

– Я мог бы остаться, – так же тихо прошептал я, – но, поверь, мне надо идти.

– Да нет, я понимаю. – Она снова легла, облокотившись на подушку. – Иди, конечно. У тебя там своя жизнь.

И да, она была права. Жизнь там и жизнь здесь были совсем разными.