— Близкие родственники должны заботиться о семье. — Мама уже отказалась от беспомощного стона и перешла на злобное шипенье. — Но ведь тебе это невдомек, так? Твой отец лежит на смертном одре, а тебе плевать! В тебе сидит дьявол, дрянь безжалостная!

— Ты уже потратила сотню долларов, — говорю я. — Точно хочешь продолжать?

— Ты! — вопит мама. — Маленькая злобная… — Однако берет себя в руки. Она отлично знает, что я без колебаний отсоединюсь. — Джейн. Мне нужны деньги. — Опять беспомощное нытье. — Как я смогу ухаживать за папочкой, если буду далеко?

— Это Инид. Четырехсот долларов хватит надолго. Я вышлю деньги сегодня. Постарайся их растянуть.

Жму на «отбой». Когда телефон звонит снова, выключаю его. Кормлю свою кошку, беру пальто и перчатки. На улице холодно. Когда выхожу из квартиры, думаю о том, что надо бы купить шапку. Захожу в магазин, чтобы бросить на карточку четыреста долларов, и радуюсь, что там тепло. По дороге есть почта, но я предпочту украсть марку у своей компании, поэтому прохожу мимо. Я не опасаюсь, что мама увидит обратный адрес в Миннеаполисе. У меня много командировок, и моя семья не знает, кто такая Мег и тем более зачем я оказалась здесь.

Звоню в больницу и справляюсь о состоянии отца. Он в палате двести двадцать три. Отключаюсь прежде, чем звонок переводят в палату. Не хочу говорить с ним. Просто убеждаюсь, что мать не жульничает. Уж больно похоже на историю с ремонтом машины.

Двадцать минут спустя карточка уже на почте, а я заношу данные в базу. Стивен проходит через зал, ловит мой взгляд и подмигивает.

Я игнорирую его и смотрю в монитор. Пора немного сдать назад и заставить его поработать. Может, все же и пообедаю с Люком…

Люк очень рад снова видеть меня. Даже не знаю почему. У меня всего полчаса, поэтому мы точно не пойдем к нему домой на быстрый перепих.

— Ты ответила «да», — говорит он, встречая меня на улице перед рестораном.

Это индийская закусочная, куда Стивен, как я прикинула, никогда не заглянет.

— Устала играть в недотрогу, — шучу я.

— Спасибо, что бросила мне косточку.

Люк знает, что у меня мало времени, поэтому мы заходим внутрь и с тарелками в руках встаем в очередь. Я накладываю себе всего понемножку. Он, как я замечаю, делает то же самое. На дополнительную тарелку кладет наан[19] для нас обоих и несколько мисочек с соусом. Когда мы садимся за столик, спрашивает:

— Как прошла неделя?

— Хорошо. Много успела сделать. А у тебя?

— Все то же, все то же… Как кошка?

— Она в полном порядке.

— У нее появилось имя?

Пожимаю плечами.

— Я спрашивала, но она уходит от ответа.

— Что поделаешь, кошки…

Мы приступаем к еде. Это не лучший индийский ресторан из тех, где я бывала, однако курица достаточно острая, а наан теплый и свежий, прямо из печи. В общем, меня вполне устраивает.

— Я слышал, сегодня будет снег, — говорит Люк.

— Похоже на то.

— Я смогу уговорить тебя прийти ко мне, чтобы под одеялом посмотреть какой-нибудь фильм?

Я тупо смотрю на него.

— Ты имеешь в виду секс?

Он становится пунцовым и кашляет.

Я умею очаровывать людей. По сути, у меня это очень хорошо получается. Светская беседа не заставляет меня нервничать, поэтому я задаю правильные вопросы, и люди в моем обществе чувствуют, что они уважаемы и вызывают живейший интерес. Я отлично умею лгать, и мне это нравится. Это сложный и красивый танец. И, как и танец, ложь требует концентрации и больших усилий, а также притворства — ведь надо же мне делать вид, будто мне нравится, как этот козел Стивен высасывает из меня все соки.

Однако сейчас я не хочу лгать. Не хочу быть обаятельной и душевной, и человечной. Просто хочу расслабиться.

Люк пьет воду и приходит в себя, хотя на его щеках все еще сохраняется румянец.

— Нет, — отвечает он. — В смысле да, может, и секс тоже.

Я киваю.

— Но спрашивал я тебя о фильме.

Я не люблю фильмы так, как книги. В книгах автор разъясняет, что люди чувствуют и думают, поэтому мне не надо ничего додумывать. Но среди фильмов есть те, которые попроще.

— Ладно. Что-нибудь поактивнее, а? Со взрывами?

— Ты о фильме или о сексе? — спрашивает Люк, и я опять смеюсь. Искренне. Он усмехается, как будто очень горд собой.

— И о том, и о другом, естественно.

— Приложу все силы.

— Тогда встретимся в семь.

Мы съедаем то, что было у нас на тарелках, и идем за новой порцией. Я беру большую чашку рисового пудинга. Люк этого не замечает или ему на это плевать.

Мне следовало бы потратить обеденное время на то, чтобы манипулировать Стивеном, но я рада, что вместо этого встретилась с Люком. Какое-то сегодняшнее событие выбило меня из колеи, и я не могу сказать наверняка, какое именно.

— Сегодня утром звонила мама, — вдруг говорю я. — Просила денег, и я отправила. Почему я должна посылать ей деньги, если совсем не люблю ее?

— Чувство вины, — мгновенно отвечает Люк.

— Думаю, дело не в этом.

— Это очень сильная эмоция. Нас учат заботиться о наших родственниках, как бы плохи они ни были. Так что, если тебе не хочется помогать, ты все равно будешь, потому что тебе всю жизнь талдычили, что ты должна.

Это верно. Я получаю свои поведенческие сигналы от других. Это мой способ стать менее заметной и вписаться в общество.

— Я не испытываю угрызений совести, — говорю, не представляя, как объяснить это, не рассказываю всю правду. — Просто хочу, чтобы она отстала.

Он кивает.

— Конечно. Ты уже поняла, что проще дать ей то, что она хочет.

— Но если я не буду давать ей то, что она хочет, рано или поздно она отстанет, верно? И так будет только лучше. Тогда зачем я потакаю ей?

— Ты действительно хочешь, чтобы она отстала навсегда? Тогда тебе пришлось бы отказаться от первых восемнадцати лет своей жизни. Думаю, нам всем хочется иметь фундамент, пусть треснутый и поврежденный. Мы хотим иметь доказательство тому, что произошли откуда-то, даже если пытаемся убежать от этого.

— Может быть. — Нужен ли мне фундамент? У меня ощущение, что я полностью независима. Но я чего-то хочу от этих людей. Неужели я все еще жду, что почувствую себя такой же, как остальные люди? Что у меня будет семья, родственники и душа? Для чего я сохраняю семью в своей жизни — чтобы притворяться нормальной?