– Мужчины знают множество способов вытянуть их, вы просто не осведомлены о них. Радуйтесь, что вам повезло, я не один из таких мужчин.

– Вы мне угрожаете? – прошептала Ровена, и страх заставил тело дрожать до самых кончиков пальцев.

– А это так заметно?

– Да, – кивнула она и сделала несколько шагов к огню, подальше от Уинтерли.

– Хорошо, потому что вам стоит бояться, Ровена. Из любопытства вы влезли в мою жизнь, и теперь ваша будет зависеть от умения молчать.

– В вас определенно присутствует склонность к театральности и стремление все драматизировать. Ваш брат прав.

На лице Джеймса мелькнула улыбка, ведь она косвенно признала, что подозрения его верны. Нет смысла притворяться, что она ничего не слышала. Ровена пожала плечами, словно желая показать, что все это не важно, она никогда не повторит сказанное при свидетелях. Жаль, что Уинтерли совсем ее не знает и вправе не поверить.

– Значит, вы признаете, что были там? – медленно произнес он.

– Что мне еще остается? Но как вы узнали?

– Видел, как вы убегали; должен заметить, это было весьма приятное и необычное зрелище.

Ровена покраснела до корней волос, вспомнив, как ползла из парка на четвереньках.

– Почему же вы сразу меня не уличили, а явились ночью в мою комнату?

– Ну, скажем, происходящее так меня увлекло, что я лишился дара речи, – насмешливо ответил Джеймс, и в глазах его появился знакомый уже блеск.

– Не понимаю, в чем причина? – Ровена запнулась и покраснела, вспомнив, как перелезала через покрытые мхом камни. – Ах, вы о… – Она тихо вскрикнула, поняв, что он имеет в виду.

– У вас прекрасная фигура, миссис Уэстхоуп. О да. – Глаза его заволокло туманом, теперь Ровена отчетливо ощущала вспыхнувшую в нем страсть. – Сколько лет, вы говорите, были замужем? – спросил он после недолгой паузы.

– Четыре года, но я вам об этом не говорила. Муж погиб при Вимейру.

– Разве он не говорил вам, какими выдающимися женскими достоинствами вы обладаете?

– Нет, не припоминаю.

– Вы бы запомнили, если бы хоть раз услышали.

– Да, но… Ах, я не желаю с вами это обсуждать. Обещаю, я никогда и никому не повторю слова, произнесенные в тот день в вашей спальне. А теперь уходите. – Ровена вздохнула, понимая, что так просто от него не отделается.

– Если вы пораскинете мозгами, которые у вас отлично работают, по утверждению Гидеона, то поймете: выполнить вашу просьбу невозможно.

– Это грубо, мистер Уинтерли. Хоть я поступила плохо, не удалившись сразу, и позволила себе услышать ваш разговор, верьте мне, я человек слова.

– При других обстоятельствах мне было бы этого достаточно. Благодаря вашим шпионским качествам вы проникли в самые страшные мои тайны. Уверяю вас, есть люди, которые убьют любого и за часть этой информации.

– Но мы с вами чужие. Кому придет в голову думать, что я знаю о вас больше остальных? Зачем вашим врагам охотиться на простую деревенскую вдову и выведывать, что она знает?

– Вы действительно такого о себе мнения?

Ровена кивнула, ей казалось все настолько очевидным, что слова здесь не нужны.

– Я буду откровенен с вами, Ровена. Скажите, почему вы так несправедливы к себе? Судя по всему, глупости вашего мужа остается только удивляться. Вы обладаете исключительной красотой, моя дорогая миссис Уэстхоуп. Простите за откровенность, я, должно быть, вас шокировал своим поведением, но, поверьте, ваши достоинства очевидны любому нормальному мужчине, несмотря на стремление скрыть их под этим мрачным платьем и нелепым капором.

– Вы опять меня оскорбляете, мистер Уинтерли. – Ровена хотела выглядеть строгой и возмущенной, но вместо этого смущенно лепетала тихим шепотом.

– Вовсе нет, я говорю правду. И она вам известна, судя по отчаянным попыткам спрятаться за ужасной одеждой. – Джеймс одарил ее лукавой улыбкой. – Но такого знатока, как я, вам не обмануть.

Ровена ахнула и отшатнулась. Он ведь не может так думать, это невозможно. Кроме того, Уинтерли должен пытаться узнать, что ей известно, пытаться пробраться в ее мысли, а не отпускать комплименты. Значит, он задумал что-то ей непонятное. Ровена никогда не считала себя привлекательной и не была такой даже в ранней юности, поэтому покорно заняла место в тени младшей сестры Джоанны, бесспорной красавицы.

– В тот день, когда вы покупали это, с позволения сказать, платье, в магазине не нашлось ничего более подходящего? – Джеймс поднял руку, словно хотел коснуться ее, но передумал. – Зачем вы прячетесь от мира, миссис Уэстхоуп? Как-то в церкви на вас было темно-коричневое платье, потом серое, которое, как я полагаю, безнадежно испорчено после путешествия по парку на четвереньках. Надеюсь, вы приобретете вместо него наряд не столь мрачного цвета.

– Если бы могла себе позволить, непременно, – парировала Ровена.

– Вы напрасно стараетесь, ваши попытки тщетны. Даже такие наряды не способны скрыть достоинства, которыми вас наделила природа.

– Вы преувеличиваете.

– Ничуть. Поверьте, на суде Париса вы бы непременно получили от него яблоко вместо Венеры.

– Женщина – не предмет искусства, мужчина не может ее купить, хотя закон утверждает, что жена должна принадлежать мужу, будто рабыня, – с горячностью заявила Ровена.

– Сколько страсти, – произнес Джеймс и хитро прищурился. – Ваш муж пытался сделать из вас рабыню? Признайтесь, Ровена.

– Занимайтесь лучше своими делами и не называйте меня Ровеной, Джеймс Уинтерли.

– Как вы узнали мое имя, дорогая Ровена? Неужели прячась за деревом каждое воскресенье у церкви?

– Услышала от кого-то, – неуверенно ответила она и отвернулась.

– Меня поражает ваша осведомленность, ведь мы действительно едва знакомы.

Ровена не пошевелилась, она не могла посмотреть в эти удивительные зеленые глаза и сохранить здравомыслие, которое ей сейчас просто необходимо.

– Поверьте, мистер Уинтерли, произошла случайность. Если бы я могла выбирать, то предпочла бы в тот день ничего не слышать.

– Называйте меня Джеймс.

– Я не могу! – воскликнула она.

– Тише, Ровена. Как выяснилось, вокруг этого дома часто крутятся любители подслушивать. Кстати, вы только что произносили мое имя.

– Скажите, вы никогда не забудете о моем проступке? Ах, что же я спрашиваю, разумеется, не забудете. Поверьте мне, я очень сожалею и никому не скажу о том, что узнала.

– Раскаяние не позволит вырвать из вашей головы то, что в ней есть, – язвительно заметил Джеймс. – Я меньше всего на свете желал, чтобы вы знали о моем позоре в юности и прочих поступках, но сделанного не воротишь, – со вздохом добавил он.