Но нет, толпа оправдывает их, делая какими-то мучениками. А всё — под воздействием каких-то пошлых сказочек о «любви»!

И спокойный рассудительный Филипп, хладному уму которого были чужды взрывные эмоции, не то что какие-то страсти — долго этому верил. Пока однажды не понял, какую, в сущности, лживую и никчёмную жизнь прожил его отец. Не стеснявшийся цинично, однако с соблюдением приличий, брать от этого мира всё, и не оставивший после себя даже доброй памяти.

И становиться его подобием — не хотелось.

Вздохнув, он пригубил вина и, принуждённо улыбнувшись, отсалютовал на тост де Келюса, также оказавшегося на нынешнем сборище. Вот ещё один прожигатель жизни… едва не угробивший её из-за дурацкой дуэли после язвительных слов д’Эпернона, любовника графини де Келюс, о том, что жена графа «более красива, нежели добродетельна». А ведь, в сущности, так оно и есть. Но, согласно условностям, муж обязан был оскорбиться и вызвать дерзкого словоблуда на поединок. Что он и сделал. А потом едва выкарабкался из объятий другой любовницы, костлявой и в саване. Из-за какой-то распутной бабёнки, с которой понятие «честь», собственно, давно уже несовместимо…

А ведь рано или поздно Филиппу тоже придётся жениться.

И… лучше, если его женой согласится стать чистая и непорочная Ирис. Знала она мужа как мужчину, или всё же нет — неважно. Для него она всегда останется чистой и непорочной, ибо такова, как он убедился, её светлая душа. Он же — их браком оградит её от участи иметь распутного мужа, который поторопится ознакомить её с прелестями «свободного брака», распространённого в обществе. И ведь половина знатных девиц, выходящих замуж, знает о таком будущем, но оно их вполне устраивает. Оставшаяся половина либо смиряется с печальной действительностью, либо… охотно перенимает новые правила.

Чистая душа Ирис Рыжекудрой не должна страдать от подобной лжи.

— Гос-спода…

Изрядно накаченный добрым анжуйским, встал со своего места барон Лотрек. Пирушка проходила в излюбленном кабачке маркиза — «У галльского петуха», славящегося прекрасной кухней для благородных господ и чистенькими улыбающимися девушками-подавальщицами, две из которых уже прочно обосновались на коленях гостей.

— А не поехать ли нам к красотке Сью, а? Питюи, старина, рвать с прошлым — так рвать, для этого надо с ним безза… безжалостно расправиться, а? Правильно я говорю? Гульнём напоследок! По крайней мере, напоследок с тобой-неженатым, а?

— О, тем более, Сью уже три дня как выставляет сюрприз, — хмыкнул один из гостей, чьё имя для Филиппа так и оставалось неизвестным. — Кто-нибудь слышал о Шлюхе в никабе?

Рука графа де Камилле дрогнула, едва не расплескав вино. Надвинулось ощущение чего-то грозного и… безнадёжного.

— Шлюха в никабе! Как же! — подхватил с другого конца стола приглашённый за компанию поэт-весельчак. — Прелестное создание, господа! Рыжекудрая, как апельсин…

Филипп болезненно поморщился.

— Жаркая, как пороховая бочка! А уж какая затейница! Но дорогая, сучка… Не мне к ней ходить. — Фыркнув, вечно нищий виршеплёт махнул рукой. — Зато настоящая муза для стишков особого толка, вы меня понимаете, господа?

— О, да, говорят, искусница! — подхватил ещё кто-то.

— Да что вы всё — говорят, говорят… — Барон Лотрек, покачнувшись, рухнул на стул, крякнувший под его тяжестью. — Я с ней был дважды, господа! Да, признаюсь, после двух часов удовольствия я почти разорён: но оно того стоило! Эти жаркие восточные штучки… Эти игрища, и непристойные приёмчики, и чёрт знает что…

— Расскажите, расскажите, барон! — послышалось со всех сторон.

Де Камилле в раздражении пристукнул фужером по столу, едва не расколотив хрупкое стекло.

— Господа, я понимаю, что у нас, так сказать, почти холостяцкая вечеринка. Но место ли на ней всяким непристойностям?

— А почему нет?

Де Питюи вытаращил глаза.

— Дружище, а когда же ещё смаковать непристойное, как не перед свадьбой? А-а… — Он понимающе откинулся на спинку стула. — Тебя задело… Господа, я же совсем забыл, что у нашего де Камилле есть особое поручение — он опекает ещё одну восточную жемчужину, и, разумеется, невольные аналогии, так сказать… Аллюзии…

Неожиданно по столу грохнул тяжёлый кулак.

— Какие, к чёрту, аллюзии, Франц! — абсолютно трезво рявкнул граф де Келюс. — Неужели вам, идиотам, не ясно, что это чистейшей воды попытка бросить тень на известную нам всем даму? Возвести поклёп, опорочить! А вы, как верные служители плоти, уже схватили кость и грызёте!

Раздались недружные смешки. Однако несколько мужчин, оставшись серьёзными, закивали.

Пьяненький поэт захохотал.

— Граф, а вы метите на моё место! Эк вы выразились однако, прямо как служители муз, насчёт кости-то… Но не хватает у вас воображенья, хоть тресни. А я вам говорю, что это она самая и есть, прелестная Рыжекудрая И…

И захлебнулся вином, щедро выплеснутым в лицо.

— Заткни свою лживую пасть, ублюдок, — отчётливо сказал де Келюс. — И имей в виду — шпагу об тебя марать не стану, ты не дворянин. Просто пристрелю.

— А я добью, — хладнокровно сказал Филипп. — Вы вообще соображаете, что мелете? Возвести клевету на принцессу из дома Баязидов! Да узнай об этом в королевском суде — вас сварят в кипятке, господин рифмоплёт, за оскорбление особы королевской крови. Впрочем, если вы тотчас не возьмёте свои слова назад — до суда не дойдёт. Вы до него не доживёте.

Поэт икнул и сполз под стол. Похоже, только теперь осознав, что слово — не воробей, особенно брякнутое не вовремя.

— Я жду, — ровно добавил де Камилле.

Граф де Келюс кровожадно хмыкнул. Поискал взглядом своего лакея.

— Батист! Пистолеты, живо! Они в карете!

— Не надо! — взвизгнули из-за стола. — Богом клянусь господа, не хотел… — Похоже, вместо того, чтобы вылезти, жертва собственного скудоумия забивалась всё глубже — сидящие за столом хохотали, чертыхались и отодвигали ноги. — Не хотел задеть ваши светлые чувства, ваши сиятельства, простите великодушно!

— И всё? — осведомился де Камилле.

Поэт отчаянно взвыл:

— Чтоб мне сдохнуть за мой поклёп! Чтоб отсох мой язык за лживые слова! Чтоб лопнула моя голова за недомыслие! Бес попутал!

Де Питюи примирительно раскинул руки.

— Тише, тише, господа! Право же, пусть этот дурачок ещё немного поживёт, в назидание другим сплетникам… Келюс, успокойтесь! Вы же видите, он раскаивается!

Гневно раздувая ноздри, сиятельный граф сел на место, мстительно пнув под столом недоумка. Судя по раздавшемуся оханью — попал.

— И ты, Филипп, право же… Никто и не собирался никоим образом обидеть твою прекрасную подопечную. Но ты же понимаешь, что у трезвого на уме…