Маша опасалась, что эта вонь перейдет ей по наследству или впитается в кожу и волосы вместе с бабкиными завтраками и ужинами. И однажды в школе к ней принюхаются и высмеют. И прилепят какое-нибудь скверное прозвище. И это прозвище ей придется носить всю оставшуюся жизнь.

По этой причине она запирала свою комнату на ключ, не позволяя бабке туда входить. По этой причине научилась сама стирать руками свои вещи, у бабки не было современной стиральной машинки. А та, что имелась, рвала вещи по краям.

– Машка!

Скрип бабкиного голоса раздался совсем у двери. И тут же ее костыль загрохотал по тонкой фанере.

– Вставай немедленно! Что натворила?! Почему тебя полиция ищет?!

– Да щас я, не ори! – подала голос Маша.

– Хамка, – обиделась сразу бабка. – Будешь так себя вести, отправлю обратно.

Маша криво ухмыльнулась и показала запертой двери язык.

Никуда ее Клавдия Ивановна не отправит. Даже если Маша пьяной явится, что невозможно, алкоголь она не терпела в принципе. Даже если Маша закурит при ней, что она тоже не приветствовала. Пробовала пару раз, не понравилось. В общем, бабка в нее вцепилась, как в спасательный круг. И нуждалась в Машке больше, чем та в ней.

Она же осталась совсем одна. Ее единственный сын – отец Маши – умер от рака три года назад. Мать Маши почти сразу вышла замуж за какого-то молодого прохвоста, который тут же начал клеиться к падчерице. Стоило матери выйти из дома, как ее сожитель пытался залезть к ней в койку. Маша отбивалась, конечно, но силы были неравными. И тогда она попросила своих друзей помочь. Они помогли. Сожитель матери три месяца провел на больничном. Мать, если и догадывалась о чем-то, молчала. Но в середине прошлого лета попросила дочь переехать к бабке.

– Так будет лучше, – скупо пояснила она. – И квартира тебе достанется, когда старуха преставится. А так отойдет государству. Или каким-нибудь пройдохам.

Маша не спорила. Ей идея понравилась. Она переехала. И они даже поладили с бабкой. Если бы не нафталиновая вонь в квартире, Маша считала бы себя абсолютно счастливой.

Она надела на голое тело, а спала она только так, длинный халат. Запахнула его плотно. Отперла дверь и вышла к бабке.

– Чего голосишь, Клавдия Ивановна? – Машка тронула бабкины седые волосы на макушке. – С самого утра вой! У меня еще даже будильник не прозвенел. Могла бы еще двадцать минут спать.

– Будет тебе будильник, – проворчала бабка и, опираясь на трость, поплелась в кухню. – Омлет готовлю. Будешь?

– Будто у меня есть выбор, – пробормотала Маша ей в спину.

– Выбор всегда есть, – вздохнула бабка, услыхав. – К мамаше своей отправляйся. Там пироги тебе с кренделями подадут.

И тут же медленно повернулась. Повернуться быстрее просто не могла из-за старости, из-за кучи болезней. Глянула на внучку с тревогой.

Уйдет, нет? Сможет бросить ее одну в этой неухоженной квартире, давно требующей ремонта? Как долго станет терпеть их неустроенную жизнь, провонявшую нафталином и лекарствами? А если она вдруг сляжет, как Машка поступит? Отправит в хоспис или будет ухаживать? А может, подушкой во сне придушит, когда сильно надоест.

Маша угадала ее мысли, прочла в подслеповатых тревожных глазах.

– Не бойся, ба, я тебя не брошу, – произнесла со вздохом и протиснулась мимо нее в кухню. – Давай уже свой омлет. И я в ванную.

Клавдия Ивановна свалила в тарелку огромный румяный блин пышного омлета. Сверху капнула томатным соусом и бросила щепоть мелко порубленного укропа. Поставила тарелку перед Машей. Вернулась к плите и зажгла огонь под чайником.

– А что к чаю, ба? – Машка терзала омлет на куски, быстро ела. Было вкусно. – Кроме хлеба с вареньем, есть что?

– Печенье вчера купила. Песочное. Твое любимое.

На стол встала Машина чашка с чайным пакетиком, сахарница, шуршащая упаковка с печеньем.

– Ух ты! Правда, мое любимое, – восхищенно округлила она глаза. – Ба, пенсию получила?

– Получила, получила.

Чайник свистнул. Бабка влила кипятка в чашку. Села напротив, пристроив трость у стены.

– И ты, вижу, вчера получила. Только по носу.

Клавдия Ивановна нашарила очки в кармане байкового халата. Надела. Заохала, качая головой.

– Как же в школу-то пойдешь?! Синяк же.

Синяк был, но замазать – не проблема. Маша вчера долго прикладывала к лицу кусок замороженной курицы. Помогло. Могло быть и хуже. Светка, конечно, сука! Накинулась без предупреждения, без разборок. Просто принялась махать руками и ногами. Маша не была готова, поэтому пару ударов пропустила.

А спрашивается, за что?! Разве она Ингу того…

– Чего не поделила с подружкой? – бабкины блеклые губы скорбно поджались.

– С какой подружкой? – Маша уставила на нее невинные глаза.

– Ладно уж! – замахала на нее бабка руками. – Все на вас смотрели из окон! Гладиаторы нашлись! Разговоров теперь…

– Уже донесли? – Маша подобрала с тарелки последние крошки омлета, потянулась к чаю. – Кто? Жирный?

– Не видела я никаких жирных. Валя Люсова все видела в окно. Говорит, с подружкой дрались. Как мужики, говорит! Стыдоба-то какая, Машка! Узнает полиция, заберут тебя от меня. Скажут, не справляюсь. Назад матери отдадут. Чего же ты так-то, Маша?

Вот о том, что ее могут вернуть обратно матери, Маша не подумала. И честно – перепугалась. Хорошо, что по успеваемости у нее все ок, а то бы труба.

– Ба, она мне не подружка. Кинулась, как ненормальная, – Маша откусила край песочного печенья. Хлебнула чая. – Если бы не твой сосед…

– Это который? – оживилась сразу Клавдия Ивановна. – Мотоциклист или в очках который?

– В очках, – вздохнула Маша. – Он нас разнял. Если бы не он, эта дура мне бы все лицо разбила. Она сильная, дрянь. В секцию ходит.

– А чего не поделили-то? Мальчиков?

– Если бы! Ее подругу убили, а она считает, что из-за меня!

– Ой! Ой-ой! – Бабка замахала на нее руками, старческие пятна на лице посветлели от бледности. Ладони, разглаживающие клеенку на столе, затряслись. – Да что же… Как же так, Машка?!

– Ну, не совсем из-за меня, конечно. Это я так, оговорилась, – поспешила она поправиться, перепугавшись за бабку. – Есть один парень, Инга с ним мутила.

– А кто это – Инга?

– Та, которую убили. Так вот… – Маша допила чай, отодвинула шуршащую пачку с печеньем в сторону. – Инга с ним встречалась. На мотоцикле каталась. Типа, любовь у них была. Только какая любовь, ба?! Ей пятнадцать, а он взрослый уже!

– Ох, беда какая, какая беда! – Бабка принялась качаться из стороны в сторону. – Пятнадцать! Совсем ребенок! И убили, говоришь?!