Отец Аргуэдас объяснил Гэну, а тот, в свою очередь, господину Хосокаве, что то, на что они часами смотрят в окно, называется гаруа и является чем-то средним между туманом и мелким дождичком, и этот самый гаруа серым непроницаемым облаком повис над городом, в который их занесла судьба. Не то чтобы они не видели теперь города – они не видели вообще ничего. С тем же успехом это мог быть Лондон или Париж, Нью-Йорк или Токио, а за окном могла раскинуться зеленая лужайка или гудеть забитое машинами шоссе. Разглядеть что-либо было невозможно. Никаких признаков местного колорита. Это могла быть любая точка планеты, где случаются затяжные периоды плохой погоды. Время от времени через стену доносились крики громкоговорителя, но даже они казались приглушенными, как будто не могли пробиться сквозь туман. Отец Аргуэдас объяснил, что гаруа часто, хоть и нерегулярно, появляется над городом с апреля по ноябрь, но отчаиваться не надо, так как октябрь уже на исходе и скоро вернутся солнечные дни. Молодой священник улыбался, глядя на них. Так отец Аргуэдас казался почти красавцем, но, улыбаясь, растягивал губы чересчур широко, а зубы у него были уж больно неровными, и вид у священника внезапно становился придурковатый. И улыбался он часто – невзирая на обстоятельства, отец Аргуэдас оставался неисправимым оптимистом. Он совершенно не походил на заложника и скорей выглядел человеком, которого специально наняли, чтобы скрасить другим заложникам жизнь. И эту работу он выполнял с большой ответственностью. Отец Аргуэдас положил одну руку на плечо господина Хосокавы, а другую на плечо Гэна, затем слегка наклонил голову и закрыл глаза. Быть может, он молился в эти минуты, но даже если он действительно молился, то при этом не заставлял других делать то же самое.

– Наберемся мужества! – наконец изрек он и продолжил свой обход гостиной.

– Славный мальчик, – сказал господин Хосокава. Гэн в ответ кивнул головой, и оба они вернулись к созерцанию тумана. Священнику не было нужды беспокоиться о том, как на них действует погода. Погода не вызывала у них никакого разочарования. Туман придавал всему иной смысл. Теперь из окон вице-президентского дома открывался вид не далее стены, отгораживавшей сад от улицы. Невозможно было разглядеть даже кроны деревьев, отличить дерево от куста. Дневной свет стал похож на сумерки, а ночь за стеной уподобилась дню из-за света прожекторов – этакий искусственный электрический день, какой устраивают во время вечерних бейсбольных матчей. Короче говоря, за окном не было ни света, ни тьмы, ни времени, ни пространства – ничего не было, кроме гаруа. День больше не тек привычным чередом – каждый час, истекая, словно возвращался к своему началу, каждое мгновение бесконечно повторялось. Время в привычном его смысле кончилось.

Итак, мы вернулись к нашим героям неделю спустя после окончания приема в честь дня рождения господина Хосокавы – хотя могли бы выбрать любой другой день. Эта первая неделя плена ничем особо и не запомнилась, люди тоскливо привыкали к новой жизни. Вначале все было весьма строго. Автоматные дула целились в спины и в головы, команды отдавались и выполнялись, люди спали рядами на ковре в гостиной и спрашивали разрешения даже для отправления интимных потребностей. Но затем, очень медленно, порядок начал меняться. Заложники стали вести себя более независимо. Они самовольно отправлялись чистить зубы, а их разговоры больше не прерывали. Они ходили на кухню и делали себе бутерброды, когда были голодны, намазывая масло на хлеб ложками, потому что все ножи были конфискованы. Командиры испытывали особую симпатию к Иоахиму Месснеру (хотя и не показывали этого). Они настаивали не только на том, чтобы он один вел переговоры, но и на том, чтобы он один занимался доставкой в дом всего необходимого, и ему приходилось самому втаскивать ящики в ворота, а затем волочь их по длиннющей дорожке к дому. Месснер, чей отпуск уже давно закончился, сделался их кормильцем.

И хотя казалось, что даже секундные стрелки на часах еле ползут, глядя на все преобразования в доме, трудно было поверить, что прошла всего неделя. Конечно, на то, чтобы совсем перестать тыкать людям винтовками в спины и запереть винтовки в чулан, ушло бы не меньше года, но спустя семь дней захватчики уже поняли, что заложники не поднимут бунт, а заложники, в свою очередь, уверились или почти уверились, что не будут застрелены террористами. Разумеется, охрану с них никто не снимал. Двое парней патрулировали сад, а трое бродили по комнатам, опираясь на винтовки, как на трости для слепых. Командиры продолжали отдавать им распоряжения. Время от времени кто-нибудь из мальчишек тыкал винтовкой в спину заложника и приказывал ему перейти на другой конец гостиной без всякой видимой причины, просто ради удовольствия видеть, как он повинуется. По ночам тоже выставлялась стража, но к двенадцати часам все караульщики засыпали и не просыпались даже тогда, когда оружие выскальзывало у них из рук и с грохотом падало на пол.

Гости, явившиеся на день рождения господина Хосокавы, целыми днями слонялись по комнате от окна к окну, иногда играли в карты, листали журналы, словно мир для них превратился в гигантский железнодорожный вокзал, где все поезда задерживались на неопределенный срок. Больше всего их донимало именно исчезновение времени. Командир Бенхамин нашел где-то цветной мелок, принадлежавший Марко, сынишке вице-президента, и каждый день проводил жирную голубую черту на стене столовой: шесть продольных черточек, одна поперечная, обозначающая завершение недели. Он представлял, как его брат Луис в одиночной камере тоже наверняка вынужден выцарапывать ногтями черточки на кирпичной стене, чтобы не потерять счет дням. Разумеется, в доме имелись вполне традиционные приспособления для отсчета времени – несколько календарей, и ежедневник, и записная книжка на кухне возле телефона. Кроме того, у многих заложников были часы с календарем. И даже если бы часы сломались, а календари потерялись, обитатели дома могли в любой момент включить радио или телевизор и узнать число и день недели из новостей. И тем не менее Бенхамин считал, что нет ничего лучше дедовского способа. Он точил мелок огромным охотничьим ножом и рисовал новые и новые линии на стене, чем бесил Рубена Иглесиаса до невозможности. Своих детей за подобное безобразие вице-президент взгрел бы как следует.

Все нынешние обитатели дома в обычной жизни попросту не знали, что такое свободное время. Богатые, то есть заложники, как правило, работали в своих офисах до позднего вечера. Даже в автомобиле, по дороге домой, они продолжали диктовать письма секретарям. Молодые и бедные, то есть террористы, трудились не меньше, правда, на иной ниве. Они кололи дрова, копали картошку, учились обращаться с оружием, бегать и прятаться. Теперь все страдали от непривычного и нескончаемого безделья – сидели, смотрели друг на друга, выстукивали пальцами мелодии по подлокотникам кресел.

Что касается господина Хосокавы, то, погрузившись в этот безбрежный океан свободного времени, он совершенно выбросил из головы заботы о корпорации «Нансей». Глядя в окно на туман, он совсем не волновался о том, как сказалось его пленение на биржевых котировках. Его не заботило, кто теперь сидит в его кресле и принимает решения. Компания «Нансей» была его детищем, делом его жизни, и вот он выпустил ее из рук так же легко и бездумно, как роняют на землю монетку. Господин Хосокава вытащил из кармана своего смокинга маленькую записную книжку на пружинках и занес туда слово «garúa», предварительно уточнив у Гэна, как оно произносится. Вот теперь у него появилась мотивация учить языки. Сколько бы он ни слушал в Японии свои итальянские кассеты, запомнить ничего не мог. Значение восхитительных «dimora»[7] и «patrono»[8] мгновенно улетучивалось из памяти. Однако всего лишь через неделю после своего захвата он изрядно продвинулся в испанском. «Ahora» значило «сейчас», «sentarse» – «сидеть», «ponerse de pie» – «встать», «sueño» – «спать», «requetebueno» – «очень хорошо», правда, произносилось это слово грубовато-снисходительным тоном и означало, что собеседник вовсе не молодец, а просто дурак, с которым и разговаривать нечего. А помимо языка, необходимо было выучить все имена, имена заложников и террористов – в том случае, когда террористы соглашались представиться. Здесь собрались представители самых разных стран мира, и он не знал о них совсем ничего, что могло бы помочь наладить общение. Комната была полна людей, между собой совершенно незнакомых, которые вряд ли когда-нибудь познакомились бы в обычных обстоятельствах, и все они вынуждены были улыбаться друг другу и приветливо кивать головой. Ему придется потрудиться, чтобы наладить с ними контакт. В «Нансей» господин Хосокава взял себе за правило держать в памяти как можно больше имен своих подчиненных. Он помнил имена бизнесменов, которых принимал у себя в офисе, и имена их жен, которых потом больше никогда не встречал.