Нельзя сказать, чтобы господин Хосокава вел пассивную жизнь. Когда он строил свою компанию, он тоже учился. Однако та учеба была совсем не похожа на нынешнюю – почти как в детстве. Можно мне сесть? Можно встать? Спасибо. Пожалуйста. Как сказать «яблоко»? Или «хлеб»? И ответы на эти вопросы он прекрасно запоминал, потому что от запоминания теперь зависела его жизнь. Господин Хосокава наконец осознал, как сильно зависел в прошлом от Гэна – и как зависит сейчас, хотя сейчас ему частенько приходилось подождать со своими вопросами, пока Гэн переведет что-нибудь для командиров. Два дня назад вице-президент Иглесиас любезно вручил господину Хосокаве эту записную книжку и ручку из кухонного шкафа.

– Считайте, – сказал он, – что это запоздалый подарок на день рождения.

В книжке господин Хосокава тщательно зарисовал печатными буквами алфавит и попросил Гэна записать числа от одного до десяти. Каждый день он добавлял туда несколько слов по-испански. Он вписывал их очень аккуратно и как можно мельче – хотя бумаги пока было вдоволь, он подозревал, что наступит день, когда ее придется экономить. Интересно, когда он в последний раз что-то писал? Свои мысли он давно уже печатал или наговаривал на диктофон. В прописях, в собственном, заново обретенном почерке господин Хосокава нашел утешение. Он снова начал подумывать об итальянском языке. Может, попросить Гэна ежедневно знакомить его заодно и с парой итальянских слов? В группе заложников оказались два итальянца, и, слыша их разговор, он весь напрягался, пытаясь понять, что они говорят, как если бы слушал телефонную беседу с плохой связью. Итальянский был так дорог его сердцу. И английский. С какой радостью он поговорил бы с госпожой Косс!

Господин Хосокава сел и задумчиво постучал кончиком карандаша по блокноту. Нет, надо знать меру. Если он замахнется на слишком большое количество слов, то останется ни с чем. Десять испанских слов ежедневно, точнее, десять существительных и спряжение одного глагола – вот, пожалуй, тот предел, на который он может рассчитывать, если хочет без всяких затруднений воспроизвести выученное по памяти на следующий день.

Гаруа. Часто, сидя у окна, он думал о людях по другую сторону садовой ограды, о полиции и военных: в данной ситуации им куда лучше было бы воспользоваться телефоном, нежели громкоговорителями. Интересно, неужели они все теперь постоянно мокнут? Или спрятались в машинах и пьют кофе? Очевидно, предполагал господин Хосокава, командиры сидят в машинах, а рядовые стоят под дождем в полной боевой готовности, и холодная вода струится у них по затылкам.

Эти рядовые наверняка очень похожи на тех мальчишек, которые патрулируют сейчас гостиную вице-президентского дома. Впрочем, в армии, наверное, соблюдаются минимальные ограничения по возрасту. А правда, сколько лет юным террористам? Те, что казались вначале взрослее других, при ярком свете оказывались просто выше ростом. Еще не свыкшись со своими мужающими телами, они размашисто шагали по комнатам, наталкиваясь на мебель. Но у этих хотя бы были адамовы яблоки, а на лицах меж алых подростковых прыщей пробивалась первая растительность. А самые юные просто пугали своей юностью. У них еще все было детское – мягкие, нежные волосы, гладкая кожа, узкие плечи. Своими маленькими руками они с трудом удерживали винтовки, пытаясь делать серьезные лица. Чем дольше заложники рассматривали террористов, тем моложе они им казались. Неужели это те дикие звери, что ворвались к ним на прием? Теперь они спали на полу вповалку, с открытыми ртами, с раскинутыми руками. Они спали, как подростки. Самозабвенно, как взрослые обитатели дома не спали уже много лет. Некоторым из них очень нравилось быть солдатами. Они не расставались с оружием ни на минуту, иногда угрожали взрослым тычками и злобными взглядами. Тогда заложникам казалось, что вооруженные дети намного опаснее вооруженных взрослых. Эти мальчишки были вспыльчивые, рассудительностью не отличались и жаждали драки. Другие убивали время, исследуя дом. Они прыгали на кроватях и примеряли одежду из шкафов. В туалете они раз десять подряд дергали за ручку – просто чтобы полюбоваться тем, как закручивается в сливе вода. Вначале все строго соблюдали правило не заговаривать с пленниками, но потом дисциплина ослабла. Бойцы мало-помалу начали общаться с заложниками, особенно когда командиры были заняты совещаниями.

– Вы откуда? – Это был их излюбленный вопрос, хоть ответов они не понимали. В конце концов Рубен Иглесиас отправился в свой кабинет и принес оттуда большой атлас, чтобы показывать все на карте, но мальчишкам это не помогло, и Рубен послал одного из них в детскую принести глобус на ножке – игрушечную зелено-голубую Землю, легко крутившуюся вокруг своей оси.

– Париж, – говорил Симон Тибо, указывая на свой родной город. – Франция.

Лотар Фалькен показал им Германию, Расмус Нильсон – Данию. Акира Ямамото не проявил интереса к подобной игре, так что Японию показал им Гэн. Роксана Косс положила ладонь на Соединенные Штаты, а затем ткнула пальцем в одну точку – там был Чикаго. Мальчишки переходили с глобусом от одной группы людей к другой. Даже если кто-то не понимал вопроса, суть игры улавливали все.

– Это Россия, – говорили они.

– Это Италия.

– Это Аргентина.

– Это Греция.

– А ты откуда? – спросил вице-президента паренек по имени Ишмаэль. Он считал вице-президента своим собственным заложником, потому что это он принес ему с кухни лед. Он и теперь приносил ему лед, иногда по три-четыре раза в день без всяких просьб, что очень помогало вице-президенту, щека которого воспалилась и распухала все сильнее.

– Отсюда, – сказал вице-президент, ткнув пальцем в пол.

– Покажи на глобусе, – попросил Ишмаэль.

– Отсюда, – повторил вице-президент, топнув ногой по ковру. – Это мой дом. Я живу в этом городе. Я родился в той же стране, что и ты.

Ишмаэль посмотрел на своего друга снизу вверх. Даже русских легче заставить играть.

– Покажи!

Тогда Рубен сел на пол вместе с мальчиком и показал ему ту страну, в которой они все находились в настоящий момент и которая была на глобусе плоской и розовой.

– Вот здесь мы живем, – сказал он. Ишмаэль был самым мелким из всех, настоящим ребенком. Рубену захотелось посадить его к себе на колени, обнять.

– Ты здесь живешь, – повторил мальчик.

– Нет, не только я, – ответил Рубен. Где теперь его собственные дети? Что они сейчас делают? – Мы оба.

Ишмаэль вздохнул и поднялся с пола, разочарованный твердолобостью своего друга.

– Ты не умеешь играть, – сказал он.

– Не умею, – согласился Рубен, рассматривая башмаки мальчишки. Те пребывали в плачевном состоянии. Подошва у правого вот-вот готова была отвалиться. – Знаешь что, послушай-ка меня. Иди наверх, зайди в самую большую спальню, какую найдешь. Открой там все двери, – в конце концов увидишь маленькую кладовку, набитую женскими платьями. В этой кладовке пар сто разных туфель. Ты поищи и найдешь теннисные, которые тебе наверняка будут впору. А может, там есть и ботинки.