Ужин сопровождался криками, я чуть не сорвала голос. Потом все трое перешли в комнату мальчишек и собрались включить на планшете мультик, что могло бы подарить мне драгоценный миг тишины, если бы не катастрофическое развитие их дискуссии о том, что следует смотреть. От Яниса ни звука, хотя было уже почти девять вечера. Я надеялась, что он не слишком задержится, и так вчера явился невесть когда. Как и в предыдущие дни. Я раздраженно вздохнула и покосилась на телефон, чувствуя закипающую злость, и уже собиралась позвонить и все ему высказать, когда открылась входная дверь. Мне показалось, что он еще больше сгорбился, его лицо было замкнутым и озабоченным. Я тут же снова разозлилась, но уже на себя.

— Эй! — позвала я. — Все в порядке? Фигово выглядишь.

Он повернулся ко мне, хмыкнул при виде моей томной позы и побрел ко мне нарочито медленно и лениво. Его клоунада успокоила меня, я решила, что зря напридумывала всякие страсти. Дойдя до дивана, он рухнул на него и уткнулся лицом мне в грудь. Я провела пальцами по его волосам и извлекла несколько крошек штукатурки. Он поднял голову:

— Привет.

Потом взобрался на меня и поцеловал. Я подняла бровь:

— Опять мятные леденцы?

— Я подсел на них.

— Выбери какие-нибудь другие, ненавижу этот запах!

Он засмеялся. Тут до него донеслись детские вопли, и он застыл. Я вздохнула.

— И так они вели себя весь день? — спросил Янис. — Сейчас еще ничего, — пожала я плечами.

— Черт побери! Блин!

Он встал с дивана, распрямил спину, нашел в себе силы, чтобы добрести до детской комнаты, и резко распахнул дверь.

— Сейчас же успокойтесь и прекратите орать! — рявкнул он.

Как ни странно, они замолкли. Обычно он сам заводил их, провоцировал на шумные игры и крайне редко повышал голос. Чтобы заставить его прикрикнуть, им нужно было сильно постараться. Почему же сегодня хватило двух минут, чтобы вывести его из терпения? Он продолжал ругать детей за то, что они плохо себя ведут, отравляют мне отпуск, вечно всем недовольны. Я подумала, что еще немного — и он обвинит их во всех своих проблемах на стройке, и решила, что пора вмешаться. Хотя одному богу известно, с какой радостью я бы этого не делала. Вот только на сей раз он зашел слишком далеко. Войдя в комнату и остановившись в дверном проеме, я оценила обстановку и пришла в ужас: мертвенно-бледный, с каплями пота на лбу Янис, Эрнест и Виолетта в слезах и Жоаким, обнимающий за плечи младшую сестру, словно желая защитить ее. В его голубых глазах назревала буря.

— Ладно, всё, марш в постель! — скомандовала я. — Папа устал.

Мама тоже…

— Но, мама!..

Я предостерегающе подняла руку:

— Стоп! Никаких «но», Жожо! Прошу тебя!

Сын испепелил меня взглядом.

— Я уложу их, — предложил Янис.

— Нет, нет, я сама, — возразила я, отталкивая его. — Иди прими душ, тебе станет лучше. Сдохнуть можно от этой жары. Она бьет по нервам.

— Ну да.

Он посмотрел на детей, его лицо смягчилось, но на нем проступила грусть.

— Спокойной ночи, — сказал он.

Пусть и нехотя, но они позволили ему себя поцеловать. Когда отец ушел, они выдохнули. У меня сжалось сердце — я поняла, что они почувствовали облегчение, избавившись от Яниса. Мягко, но настойчиво я подтолкнула их к ванной. Они чистили зубы в глухом молчании, как вдруг Виолетта не выдержала:

— Почему папа такой злой?

Я знала, что этим кончится. Присев перед ней на корточки, я попыталась заступиться за Яниса:

— Папа не злой, никогда так не говори, пожалуйста.

Я переключилась на братьев:

— К вам это тоже относится. Понятно? Папа устал.

Я, кстати, тоже. Я понимаю, что вам нелегко, но мы делаем что можем.

Они приуныли. Первой я уложила Виолетту, она сунула большой палец в рот и потерлась носом о любимого мишку, в ее глазах еще стояли слезы. Она потребовала, чтобы я оставалась с ней дольше обычного и много-много раз целовала. Я посидела с ней, чуть погодя встала и осторожно прикрыла за собой дверь. На душе было неспокойно и очень грустно. Мои старшие, скрестив руки на груди, сидели рядышком на нижнем ярусе своей двухэтажной кровати. Оба такие же хмурые, как и я.

— Пустите меня.

Они неохотно отодвинулись друг от друга, и я села между ними.

— Ладно! Не хотите спать, можете играть или читать. Но я не должна вас слышать, и никаких ссор. Договорились?

— Да, мама, — хором ответили они.

— Я скоро зайду к вам.

Я поцеловала каждого из них в макушку, после чего оставила в покое. Янис в шортах и без майки, еще влажный после душа, стоял на кухне. Он только что открыл бутылку пива. Осушил ее в три глотка, открыл следующую.

— Хочешь?

Не дожидаясь ответа, он протянул мне бутылку. Я подошла к кухонному столу, чтобы приготовить ужин, и отпила немного.

— Ты голоден? — спросила я.

— Нет, не очень.

— Греческий салат подойдет?

— Мне все равно. Вполне подойдет.

С бутылкой в руке он подошел к открытому окну, оперся о подоконник.

— Извини, что наорал на детей, — произнес он после долгого молчания. — Я не должен был на них набрасываться.

— Они в последнее время как с цепи сорвались, правда. Да и я часто на них покрикиваю… Но ты немного переборщил.

— Честно говоря, Вера, я не понимаю, как ты выдерживаешь с ними целый день.

— А куда я денусь? Нельзя же отправить их на все лето в лагерь, только чтобы мне было удобно.

— Я тебе за это очень благодарен.

Я шагнула к нему, стала совсем рядом, погладила по груди, обняла за шею. Он положил руки мне на талию.

— Мы знали, что эти два месяца будут тяжелыми, — сказала я ему. — Но я считаю, что есть ради чего мучиться.

Он поставил пиво на подоконник и нежно провел пальцами по моей щеке:

— Тристан звонил сегодня.

Я удивилась, не понимая, какое отношение имеет Тристан к нашему разговору о детях.

— Да, и?..

— Он повторил предложение приехать на несколько дней к нему.

— И что ты ответил?

— Что я поговорю с тобой сегодня вечером.

— Не знаю, что сказать… Мне все же неловко. Недоверчивость снова тут как тут.

— Мы никогда не были халявщиками… Но если вдруг подвернулась такая возможность …

Я хихикнула.

— На ближайший уикенд приходится пятнадцатое августа[4], понедельник выходной, на стройке никого не будет. Завтра пятница, я могу туда заехать утром, все проверить — и в дорогу. Четыре дня всего-то, вернее даже три с половиной, ничего страшного. Я думаю, никто не назовет нас прихлебателями!