— Таких, как я? — взвилась Саша. — Может быть, это моя земельная реформа оставляет людей без куска хлеба? Может, я силой гружу людей в вагоны и отправляю в шахты иностранных компаний? Я привожу в русские города газовые бомбы? Может, дело все же в том, что вы довели людей до отчаяния?

— В этом разговоре нет никакого смысла, — Щербатов поморщился. — Не стоит тратить время на бесполезные перепалки. Я ведь решил сделать кое-что для вас, Саша, и сделаю, хоть вы своими оскорблениями и отбиваете у меня к тому всякую охоту. Все же вы сдались добровольно, это требует определенного мужества. Не знаю, имеет ли судьба детей Князева для вас какое-то значение на самом деле. Но у вас есть право увидеть их. Один раз. Сейчас, раз уж вы все равно оказались в этом доме. Идете?

Саша торопливо кивнула. Они прошли через дом — кажется, в другое крыло, хотя ориентироваться среди этих изогнутых линий было трудно. Окна комнаты выходили в коридор, занавески прикрывали их снаружи. Замки на двери, быстро приметила Саша, тоже открывались снаружи.

— Вы можете увидеть детей, но им не стоит видеть вас, — сказал Щербатов. — Это только растревожит их, а им и без того довелось пережить куда больше, чем следовало бы в таком возрасте. Если вы им не враг, не делайте ничего глупого, только смотрите. У вас три минуты.

Он отодвинул занавеску где-то на дюйм, и Саша посмотрела внутрь. Просторная комната с большими окнами, забранными ажурными решетками. Мощный свет хрустальной люстры под потолком, и еще лампы по углам. На мягком ковре сидит кудрявая девочка в атласном платьице. У другой стены два мальчика в огромном кресле склонились над иллюстрированным альбомом и, кажется, шепчутся. Повсюду игрушки, книги. Географические карты на стенах, большой глобус, макет железной дороги. Все это дорого, ярко и как-то избыточно; похоже, большей частью этих вещей не пользуются.

Хотя занавеска была раздвинута совсем чуть-чуть, все трое каким-то образом почувствовали Сашин взгляд и подняли лица. Саша вздрогнула: старший белобрысый мальчик смотрел прямо ей в глаза, и она узнавала это выражение. «Когда я смогу убить их всех», — спрашивал Ванька. Это ведь не ее Ванька, хоть его и зовут так же.

— Довольно, — негромко сказал Щербатов, но она не отреагировала, не в силах разорвать контакт глаз с мальчиком. Минуту спустя Щербатов добавил: — Я, право же, не хотел бы применять силу. Вы увидели достаточно. Пора продолжить беседу в моем кабинете. Есть то, что я должен сказать.

Склонив голову, чтоб никто не разглядел выражение ее лица, Саша снова проследовала за Щербатовым через лабиринт коридоров. Разглядывать декор уже не хотелось. Красивый дом, но хватит с нее красоты на сегодня. Отец Аглаи, генерал Вайс-Виклунд как-то сказал, что его дом никогда не был никому тюрьмой. К тому дому, где она сейчас, это, по всей видимости, не относилось.

Кабинет отличался от других помещений: прямые линии, классическая дубовая отделка, массивная мебель. Никакой больше игривой изысканности. Вид на Храм Христа Спасителя — газовые фонари на площади как раз зажглись.

Щербатов указал ей на стул с высокой прямой спинкой, стоящий по центру комнаты. Сам остался на ногах.

— Федор ни о чем так не мечтал, как о том, чтоб его дети получили образование, — сказал Щербатов. — Однако в Смуту гимназии закрылись. Старшие сильно отстают от программы. Сейчас их обучают лучшие педагоги. По счастью, природный ум они унаследовали от отца. Пока, разумеется, за ними приходится присматривать, они еще не оправились от пережитого; но скоро они сами поймут, что все это для их же блага. И я не верю, — он резко повернулся к Саше, — что вы об этом не догадывались. Зачем вы здесь?

Саша развела руками:

— Знаете, это вообще-то был ваш приказ. Ваша листовка прямо приказывала мне сдаться. Вы всегда спрашиваете людей, которые выполняют ваши приказы, зачем они это сделали? Раз я вам тут не нужна, давайте я вернусь откуда пришла. Зачем звали только.

Щербатов поморщился:

— Прекратите паясничать. Нет ничего забавного в этой ситуации. Приказ отдавался не для того, чтоб его выполнили вы.

— Да, я знаю. Вы пытались внести в руководство восстания разлад. Вот только не на тех напали. Федор ради своих детей погиб, а в ваши грязные игры играть отказался.

— А вы, Саша? Вы, значит, готовы играть в наши, как вы это называете, грязные игры?

Саша вздохнула и пожала плечами.

— Если б вашу судьбу решал я, вы бы отправились на Особое совещание. Вне очереди. — Щербатов взглянул на часы. — Оно еще работает. От начала слушания до исполнения приговора проходит не более двадцати четырех часов.

— Впечатляющая эффективность!

— Вы даже не представляете, чего мне стоило организовать столь оперативную работу. То есть вы-то как раз, надо полагать, представляете. Но это не имеет значения, поскольку вы становитесь частью проекта, который курирует Вера Александровна. Она и будет определять вашу дальнейшую судьбу. Что бы она ни решила, вмешиваться я не стану. За одним исключением. Важно, чтоб вы выслушали меня очень внимательно.

Щербатов подошел к ее стулу, чуть наклонился и посмотрел ей в лицо так, что стоило больших усилий не отвести взгляд.

— Угрожать пленному, тем более женщине — дурной тон, — медленно, веско сказал он. — Однако есть обстоятельства, когда манеры, этика и даже целесообразность перестают что-либо значить. Если я хотя бы заподозрю, что вы пытаетесь навредить моей сестре — физически или так, как вы, месмеристы, это делаете — я клянусь, Саша: вы пожалеете, что родились на свет. Вы считаете себя очень храброй, что до некоторой степени верно. Но это потому только, что вы не знаете, на что мы стали теперь способны.

Саша совсем недавно слышала те же интонации, тот же тон — от кого-то другого.

— Месмерические фокусы с остановкой сердца нам прекрасно известны. Даже не надейтесь, что сможете избежать ответственности таким образом. Есть способы заставить человека жить намного дольше, чем он захочет. Если вы решите тронуть Веру, то будете жалеть об этом очень, очень долго. Дни, недели. Я не сторонник излишней жестокости, но до тех пор только, пока речь не идет о моей семье. Вы меня поняли?

Она вспомнила — так же Белоусов угрожал доктору, который отказывался ее оперировать. Ее муж был готов переступить через всё ради нее; этот человек — ради другой женщины.

— Вы поняли меня, Саша?

— Ах, да, разумеется. Вы были… чрезвычайно впечатляющи. Теперь-то у вас всё?