приняты царем с не меньшим энтузиазмом. Но к 1810 году он был настолько разочарован, что написал другу:

О! поверьте: все эти ученые наставники, покровительствуемые правительством, все эти дорогостоящие библиотеки и музеи, вся эта роскошь публичных училищ не действует у нас обаятельно ни на кого! Родители всегда будут скорее воспитывать детей или дома, или в пансионах (даже плохих, за неимением хороших, обещающих образование полное), чем пускать их бегать по произволу в так называемые храмы Минервы[302].

Точно так же в своих мемуарах (1811) Н. М. Карамзин посетовал на удручающе низкие стандарты образования и утверждал, что миллионы, потраченные Александром I на школы и университеты, не привели ни к чему, кроме истощения государственной казны. «У нас нет охотников до высших наук», — жаловался он и добавил, без сомнения преувеличивая для эффектности: «А в Москве с величайшим трудом можно найти учителя для языка русского, а в целом государстве едва ли найдешь человек 100, которые совершенно знают правописание, а мы не имеем хорошей грамматики»[303]. Он по-прежнему был убежден, что политика правительства в области образования представляет серьезную угрозу моральному состоянию русского дворянства. Даже граф А. К. Разумовский, который был министром народного просвещения с 1810 года, в ответ на проект создания Царскосельского лицея заметил, что русские совершенно не способны к поиску знаний[304]. В анонимном сообщении Николаю I, датированном 1826 годом, о большей части дворянства говорилось, что она «погружена в невежество, недеятельность и роскошь»[305]. Как удачно резюмировал недавно исследователь: «Колеблясь между противоречащими друг другу моделями индивидуального поведения, русские дворяне оставались глубоко неуверенными в том, что значит жить хорошей и достойной жизнью»[306]. Хуже всего было то, что их низкий культурный и образовательный уровень серьезно препятствовал прогрессу России.

Возможно, это слишком резкая оценка, но она находит подтверждение в других источниках, свидетельствующих о том, что результаты обучения действительно были далеко не всегда превосходными. К 1811 году, например, набор навыков трети выпускников Дворянского полка сводился к умению читать и писать, но не более того. Еще 23% были аттестованы со способностями к чтению и письму и пониманию арифметики. Четверть выпускников имели некоторое представление о двух или трех предметах, 11% о четырех или пяти, и только 7% о шести-десяти. Такие данные заставили одного исследователя сетовать на то, что «уровень неграмотности среди офицеров, окончивших высшие военные вузы, просто ужасает»[307]. Н. И. Лорер из херсонского губернского дворянства, впоследствии активный участник заговора декабристов, в 1812 году в возрасте 14 лет провел восемь «однообразных, скучных и грустных» месяцев в Дворянском полку Второго кадетского корпуса. Его мемуары подтверждают строгость военной подготовки и маршевой дисциплины, коих великий князь Константин, очевидно, был восторженным, хотя и сквернословящим наблюдателем, однако «образования молодые люди никакого не получали, многие не умели даже читать»[308].

В своем знаменитом аналитическом исследовании России и русских, написанном в первой половине XIX века, Н. И. Тургенев, оглядываясь на ранние годы правления Александра I и на время своего собственного воспитания, удивляется неспособности дворянства воспользоваться своими исключительными привилегиями: «[П]ривилегии русских дворян, ничтожные по сравнению с правами последнего гражданина свободной страны, имеют огромное значение, если смотреть на них с русской точки зрения. К уже перечисленным нами многочисленным привилегиям дворянского сословия следует прибавить исключительное, в сущности, право воспитываться и обучаться во всех видах имеющихся в стране образовательных заведений: высшие школы, гимназии, пансионы, лицеи, кадетские корпуса предназначены исключительно для дворянских отпрысков». Далее Тургенев противопоставляет бурные нововведения в образовании того периода, включая создание новых университетов и наем опытных профессоров из Германии, в котором его отец играл такую важную роль, «инквизиторск<ому> дух<у>, враждебн<ому> просвещению», возобладавшему к концу царствования Александра I[309].

Авторитетный современный исследователь Ю. М. Лотман признает, что занятие научной деятельностью не было призванием для дворянина во времена Александра, и вспоминает слова Простаковой в комедии нравов Фонвизина 1782 года «Недоросль»: «География — и наука-то не дворянская». Знания не считались делом знати, и родители обычно отговаривали детей, которые проявляли интерес к их приобретению. Лотман отмечает, что до начала XIX века среди профессоров в России не было ни одного наследственного дворянина и что первым потомственным дворянином, сделавшим университетскую карьеру, был Г. А. Глинка. Однако другого дворянина, готового последовать примеру Глинки, найти не удалось[310]. Глинка стал профессором русского языка в Дерптском (ныне Тартуском) университете в 1803 году и считался настолько выдающимся, что Карамзин написал о нем статью в «Европейском вестнике» под названием «Феномен». К сожалению, в 1810 году он, по-видимому, был вынужден уйти в отставку из‐за ухудшения отношений с его немецкими коллегами[311].

Тем не менее было бы крайне несправедливо делать из всего этого вывод, что русское дворянство в эпоху Александра I продолжало упорно пребывать в невежестве, несмотря на все попытки просветить их сыновей и дочерей. В конце концов, несмотря на сохраняющуюся несообразность образовательной системы, эпоха произвела много умных и способных людей. Первые два десятилетия XIX века были отмечены, как хорошо известно, значительной культурной деятельностью, не в последнюю очередь в связи с появлением современной русской литературы, инициированным необычайной изобретательностью и универсальностью одного особенно знаменитого дворянина, А. С. Пушкина. Знать, как правило занимая государственные должности, играла ведущую роль в кругах, салонах и клубах, составлявших формирующую общественное мнение «ученую республику» того времени. Например, П. А. Вяземский напомнил, что в группу единомышленников вокруг его отца, тайного советника и сенатора А. И. Вяземского, входило несколько столь же высокопоставленных государственных чиновников из очень знатных аристократических семей, таких как князь Я. И. Лобанов-Ростовский, граф А. Р. Воронцов, князь П. В. Лопухин, князь И. М. Долгоруков, И. И. Дмитриев и граф Н. С. Мордвинов. Как отмечал Вяземский, «некоторая часть высшего нашего общества была гораздо выше нашей тогдашней литературы. Любознательность, вкус, потребность в умственных наслаждениях были пробуждены и тонко изощрены… не было не только невежества, но не было равнодушия к уму и его проявлениям»[312].

Возможно, гордое заявление Вяземского указывает прежде всего на огромное несоответствие между образовательными целями, которые были поставлены и к которым стремились, и стандартами, фактически достигнутыми интеллектуально расходящимися слоями дворянства эпохи Александра I.

Часть III.

Дворянство в местном управлении и администрации

Глава 5

Дворяне-чиновники

В третьей части основное внимание уделяется роли дворян в губернских и местных органах власти, роли, которую их образование должно