— Интересно, следственные работники испытывают удовольствие от своей работы или ими движут иные мотивы?

— Видите ли, Валентин Александрович… — Бирюков задумался. — Следователь, получающий от своей работы удовольствие, — человек не вполне нормальный, более того, опасный. Что касается движущих мотивов, то пожалуй, основной из них — это восстановление попранной справедливости.

— Справедливость легко нарушить, но значительно труднее восстановить.

— Правильно. Зато, когда порок наказан, наступает чувство удовлетворения от того, что зло пресечено и быть может, больше не повторится.

— Извините, но в основном вы срываете вершки. Корни же преступные остаются.

— К сожалению, так. На ликвидацию всех корней у нас не хватает сил. Если они укреплялись десятилетиями, то как же их вырвать одним махом?..

Езерский вздохнул:

— Вам приходилось бывать за границей?

— Нет.

— Почему?

— Во-первых, даже туристические зарубежные поездки оперативным работникам милиции раньше были запрещены, а во-вторых, меня туда никогда не тянуло и теперь не тянет.

— Напрасно. Как ныне модно стало говорить, за бугром есть что посмотреть и чему поучиться. Я побывал в очень многих странах, но нигде не видел такого разгильдяйства, как в родном Отечестве. Приезжая домой в отпуск, каждый раз поражался беспечному благодушию соотечественников и творящимся здесь безобразиям. При полунищенском существовании народа — вызывающая роскошь руководящей элиты!.. Прямо как в Древнем Риме, воровство и взяточничество у нас стали почти узаконенной привилегией знати. Даже милицейские генералы и те заворовались! Отчего это?..

— От упомянутого вами благодушия. Точнее сказать, от беспросветной апатии народа. Мы ведь до самого последнего времени жили не по законам здравого смысла, а по историческим предначертаниям гениальных вождей, ведущих страну от победы к победе.

— Социализма?..

— Разумеется.

— Это при пустых-то полках магазинов?

— Ну тут дело принципа, которым мы никак не можем поступиться.

— Да-а-а… — Езерский опять вздохнул. — Грустно жить в апатичном обществе. Уже не секрет, что, скажем, те же коррумпированные генералы преследовали честных людей, стремившихся сделать государству пользу. Не вредительство ли?..

— Нет, элементарная подлость. Обгадившийся человек как рассуждает?.. Если у меня не вышло остаться честным, то куда ты прешь, зараза?! Принципиальность порядочных людей раздражает преступника, оскорбительна для него даже по личным соображениям.

— В прессе несколько раз мелькало сообщение, будто бы жив бывший следователь-лейтенант, который издевался над академиком Вавиловым. Теперь — полковник в отставке. Имеет роскошную столичную квартиру, получает хорошую пенсию, грудь в орденах. Интересно, как он себя чувствует?

— Думаю, неуютно.

— Почему бы не посадить его за решетку, чтобы осознал на какие адские муки обрекал невинных людей?

— Я совершенно не знаю этого человека.

— А если бы знали, что он негодяй, да будь ваша власть?.. — не отставал Езерский.

— Определил бы ему такую пенсию, чтобы еле-еле сводил концы с концами. Но сажать за решетку не стал бы. Я против лозунга: «Кровь за кровь».

— А как же насчет ответственности?.. Ведь безнаказанность развращает…

— Все в свое время. После драки глупо кулаками махать.

Езерский замолчал, и Антону показалось, что Валентин Александрович с ним не согласился. Впереди замаячили пригородные строения Новосибирска. Сразу возрос поток встречных машин. Большой город словно выдавливал из себя ревущий и фыркающий копотью длинный хвост.

Общежитие «Северянки» отыскали быстро, однако, по словам приветливой старенькой вахтерши, Люба Зуева не так давно куда-то ушла с подружками и сказала, что вернется только к вечеру.

— Горе у нее, брата похоронила, — доверительным шепотом сообщила Бирюкову вахтерша. — Переживает сильно. Да чего теперь поделаешь? Люба крепкая девушка, одолеет беду.

— Как она здесь живет? — спросил Антон.

— Четверо их в комнате. Все скромные подобрались, дружно живут. По содержанию комнаты и по поведению самые лучшие из всего общежития.

— Ваше общежитие полностью женское?

— Полностью, да что толку. Есть такие росомахи, хуже парней. Нервные — слова не скажи, А Люба всегда спокойная. И братец, инвалид, у нее хорошим был. Часто сюда заходил…

Скучающей от безделья старушке очень уж хотелось поговорить, но Антону жалко было тратить время попусту. Предстояло еще срочно выяснить, каким образом магнитофон Зуева попал к внуку дачного сторожа Натылько. Посмотрев на Езерского, Бирюков спросил:

— Что будем делать, Валентин Александрович?

— Ждать Любу, — быстро ответил тот.

— А если мы с вами еще в одно место скатаемся?

— К вашим услугам.

Антон глянул на часы — внук должен был уже прийти из института домой. Когда сели в машину, Езерский спросил:

— Маршрут?..

— Сейчас в Горсправке узнаю домашний адрес Изота Михеича Натылько…

— Нашего сторожа из кооператива? — не дал договорить Валентин Александрович.

— Его.

— Найдем без Горсправки. Недавно мне приходилось подвозить Михеича. Дом рядом с Главпочтамтом.

— В таком случае — прямо туда.

В квартире бывшего шкипера царил переполох. Родственники Изота Михеича все были в сборе и активно готовились к переезду. Лысоватый, похожий на отца Николай, то и дело вытирая тыльной стороной ладони потный лоб, разбирал полированный шифоньер. Внук Павлуша — высокий голубоглазый парень в тельняшке укладывал содержимое книжного шкафа в мешки. А сноха, плотная волевая женщина в служебном синем халате с эмблемой гастронома, ловко, по-мужски затягивала ремнями завернутый в целлофан огромнейший тюк. Бирюкова она встретила агрессивно-настороженно. На вопрос о магнитофоне вспыхнула:

— Еще чего! Какой магнитофон?..

— Японский «Националь», — спокойно ответил Антон.

— А китайский не надо?.. — Сноха широко развела руки, будто показывая комнату. — Можете обыскивать! Иностранных магнитофонов у нас нет и не было.

— Мама!.. — строго сказал Павлуша.

— Что мама? Что мама?!

— Не обманывай. Я тебе говорил, что оставил магнитофон у деда на даче.

— Он уже в милиции, — сказал Антон.

Внук растерялся:

— Кто, дед?..

— Японский «Националь» краденым оказался.