— Ты, — сказал Селикс, — только что сделала мне предложение стать твоим мужем по правилам нашего народа.

— Ну, — вздохнула Астра, — я всего лишь подумала, что он будет хорошо смотреться в твоих волосах.

— Да, мы носим венки, — согласился Селикс, — даже мужчины.

Но прошло еще много-много лет, прежде чем они полюбили друг друга. И еще столько же, прежде чем Астра по-настоящему стала принадлежать цветочному народу.

* * *

Из этой истории я каждый раз делала разные выводы. Когда услышала ее впервые, то решила, будто история показывает, что люди плохо относятся друг другу и в тяжелых ситуациях предпочитают довериться нам, а не своим соплеменникам. А во время обучения я думала, что о том, что Селикс, которого здесь правильнее было бы называть Ивой, был очень неоднозначной личностью и не стеснялся ставить опыты на людях, чтобы отработать те методы, которыми мы пользуемся. Он даже не побоялся полностью переделать Астру, он сделал из человека эльфа, иначе у них не было бы детей. А сейчас… сейчас я считала, что это просто история жизни, каких много. О том, что в жизни удача и несчастье идут рука об руку. И о том, что добро может выглядеть жестокостью, если ты не знаешь всего. И что лечить — так же больно, как и болеть. Может быть, в этом и есть смысл целительства — забирать себе чужую боль. И мне всегда казался лишним конец, про цветы. Эту сказку можно было закончить намного раньше. После того, как Астра научилась ходить. Но кажется, именно сегодня я поняла, зачем нужны были цветы. И те песни, которые слышала Астра. В сказке должно быть волшебство. Что-то такое, чего нельзя объяснить знаниями, наукой, совпадением. Чудо. В мире всегда должно быть волшебство. Эта история, если бы ее услышали люди, показалась бы им чудом. Но без песен и цветов для нас в ней не было бы чудес. Но мы, цветочный народ, тоже нуждаемся в своих чудесах. И в том, чтобы верить в них.

Глава 8. Каникулы

Три дня я читала учебник генетики, а прочитанное рассказывала собаке. Собака внимательно слушала. Конечно, Селиксу с Астрой было проще, у нее изначально был высокий интеллект. Но собака тоже оказалась хорошим слушателем. Она реагировала на мой голос, поднимала голову и сворачивала хвост в кольцо. А когда я чего-то не понимала в учебнике и сердилась, она мелко-мелко виляла хвостом и стремилась засунуть свою большую голову мне под мышку. Это было смешно и трогательно одновременно. И почему-то помогало разобраться в генетике людей. Конечно, в крайнем случае я могла бы действовать и как Селикс в начале пути, но намного легче работать, когда знаешь, заглядывая в клетку, что именно ты должен увидеть, хотя бы приблизительно. Нужно понимать, что является нормой, чтобы отыскать отклонения. Ну и вообще, чтобы работать на клеточном уровне, у меня было еще недостаточно сил. Эти умения и способности восстановятся, увы, не скоро. Если вообще восстановятся.

А еще я поняла, как страшно я устала от одиночества. Чтобы просыпаться и слышать второе дыхание. Чтобы крепко обняться и почувствовать тепло живого тела, и стук сердца, и ласковое прикосновение другого существа к тебе. Чтобы разговаривать вслух и радоваться, открывая дверь квартиры.

Но на третий день со мной случилась истерика. Что я творю? Зачем? Я что, собираюсь здесь кого-то лечить, или что? Рядом со мной находится потенциальный охотник, у меня ничего нет, минимум денег, я даже не могу уйти жить в лес, потому что сейчас зима, и я там просто не выживу. Замерзну до свидания с праотцами и все! Мне нужно делать ноги отсюда и чем быстрее, тем лучше. А я жду начала рабочей недели, чтобы уволиться по всем правилам и еще притаскиваю в дом обмороженную собаку. Специально, чтобы сложнее было уйти? Чтобы охотник пришел и зарезал меня прямо здесь, вместе с собакой? И почему молчит эта самая клятва и не заставляет меня совершать очередные подвиги?

Я выплакала все слезы до дна, а потом, за каких-то полчаса, их набралось еще больше. Я была не готова нести ответственность даже за себя, не говоря уже о ком-то другом, тем более больном и беззащитном. Но что мне делать? Я не могла уйти из леса, оставив собаку там. Просто физически не смогла бы. Все мои предки, вся генетическая память моего народа, все мои годы учения и работы восстали бы против меня, если бы мне пришла в голову такая мысль. И мысль едва ли пришла бы, потому что для нас так же естественно спасать живое от смерти, как дышать. Но теперь… Что мне делать теперь? Я не знала. И спросить мне было не у кого. Разве что у коллективного разума, который здесь обитал в виртуальном месте под названием интернет…

Приюты. Вот что ответил мне интернет. Такое место, куда собирают бездомных собак, кормят, лечат и ищут новых хозяев тем, кто умеет общаться с людьми. Приютских объявлений о таких собаках было много, и в каждом говорилось о характере собаки и ее судьбе. А это значит, что в приютах за собаками не только присматривают, но и наблюдают. Уже хорошо. Где у нас ближайший приют?

Я послушно шла по обочине дороги и думала, что наверное, заблудилась или неправильно распечатала адрес. Впереди виднелись приземистые домики ржавого цвета с плоскими крышами, сетчатый забор с натянутой поверх проволокой, какое-то поле, дорога была неухоженной и грязной. Никаких примет того, что здесь есть жилье, пусть даже и не человеческое. Я стащила капюшон, он мешал видеть, и повертела головой, осматриваясь. И вдруг я услышала лай. Далекий многоголосый лай. Я шла правильно. Я ускорила шаги, но чем ближе я была к голосам, тем меньше понимала, откуда он доносится. Из-за забора? Из тех странных домиков? И почему этот лай наводит такую тоску?

Когда я подошла, то поняла, что не ошиблась. Приют находился за забором. Старые вагоны, дощатые коробки, сваренные из ржавых листов будки с деревянными лежаками и брошенными на них матрасами, загоны из все той же металлической сетки. И лай, постоянный лай. Калитка была открыта и я вошла.

— Есть здесь кто-нибудь?

Собаки лаяли. Мы, мы здесь есть, — говорили они. Те, кто был в загонах ближе ко мне, бросались на свои ограды, поднимались на задние лапы, пытались просунуть морды в щели и ячейки