Мимоза знала: душа Москвы и раньше была больна, но тогда она была живой, трепещущей. А теперь ее больше не было. Утратив над собой ореол, она просто исчезла, растворилась в небытии. От этих мыслей на Машу повеяло беспросветной пустотой.

Но на следующий день, взбодренная звонком Вадима Ильича, она рьяно взялась за дело. При помощи Трофима, верного соратника Корфа, сняла в Старосадском переулке под офис будущей фирмы 8-комнатную квартиру. И через две недели здесь состоялось открытие представительства «Лайерс медикум». В тот же день, почувствовав себя свободной, она позвонила наконец из автомата Алевтине.

Как и в прежние времена, подруги встретились на Гоголевском бульваре. Кругом на скамьях лежали бомжи в отрепьях. На газоне, прямо на земле валялась тетка с красным лицом и шумно выкрикивала матом угрозы в адрес неизвестных мерзавцев. К Маше и Але сразу подскочил мужик — с виду вполне приличный, но стал жалостливо выклянчивать деньги.

— Пойдем отсюда скорей, Мими, а то он еще и сумку выхватит!

И пристально взглянув на онемечившуюся Марию, Аля обняла ее:

— Я ведь отчаивалась, Мими, думала, не увижу тебя больше никогда! Где остановилась-то? Вот ключ от квартиры твоей, возьми!

— Нет-нет, Аленька, оставь пока у себя — я ведь до сих пор на нелегале, — прошептала Ивлева.

— Да почему? Теперь бояться-то некого! «Серый монстр» больше не у дел. И в институт можешь вернуться — директором-то у нас угадай кто? — затараторила Алевтина, не сдерживая радостного возбуждения.

— Неужели Игорь Антонов?!

— Он самый, и вообще все переменилось, понимаешь?

— Как не понять, Алька! — озираясь по сторонам, вздохнула Мими.

Кругом грохотал рок, пестрели грязные рекламные щиты. Лотки у метро были завалены порно-газетками, книжками о колдунах, астрологии и каббале. Мимо неслись старые дребезжащие иномарки и полудохлые москвичишки с ладамии, пропитывая воздух удушливой гарью. Казалось, что машины, люди, фонари и здания — все раскалено до предела и вот-вот взорвется.

— Сама видишь, Мими, живем как в Содоме. А канал «2х2» ежедневно вещает об убийствах и пропавших людях: то бизнесмена в асфальт закатают, то журналистку удушат! И ведь никого это уже не трогает — каждый за себя трясется. А знаешь, кому на Руси жить хорошо? Мальчикам в малиновых пиджаках — они в офисах ошиваются да в ресторанах. Откуда их столько взялось? Да еще путанам, вот у кого заработок астрономический! А вечером у «Националя» в подземном переходе толкутся те, что попроще — там сквозь них и не продерешься. Гоморра!

— Да куда ж все катится?!

— Никто не знает, Мими. Ведь откуда ни возьмись, из каких щелей выползли типы со стеклянными глазами? Они-то четко знают, что делать! Кого — в порошок стереть, а кого — на постамент поставить! А у народа денег нет совсем. Иногда и на метро не хватает. Даже у Таи Дольской, представляешь? Она хотела книжную лавку открыть, так пришлось занимать у знакомой профессорши из МГИМО — та, собравшись в Израиль, квартиру продала. А в институте у нас почти год уже зарплату не дают, говорят, вот-вот его закроют.

— Как? Почему ты молчала, Аля? Ведь могла бы через Трофима сообщить!

По пути в Старосадский переулок Маевская рассказала Маше, что видела сама 19 августа: типы мафиозные у Белого дома на все стороны раздавали водку и деньги. Были там и всякого рода интеллигенты, в большинстве-то своем дешевой демагогией одурманенные… Теперь-то ясно — во «всенародно избранного» никто стрелять и не помышлял, ведь танки, что по Садовому-то шли, на красный свет останавливались…

Слова Алевтины подтверждали впечатления Корфа и Маши о тех знаменательных событиях.

— Ты бы видела, Алька, что по CNN и немецким каналам показывали: гэкачеписты за столом как пьяные сидели — просто спектакль! И вообще… ну вместе с «Лебединым озером» будто все по нотам расписано было — даже Ростропович на Красной площади с американским оркестром сыграл, а?! Ведь все это просчитано было вместе с американцами — даже несколько сценариев разработано, но об этом на ТВ — молчок…

— А ты, Мими, откуда знаешь-то?

— Да друг один поведал — со слов нашего посла в Штатах — Добрынина. Теперь стало известно, что даже психотронное воздействие применяли в те дни с «БелкНапа» — это корабль, в Варне пришвартованный.

— Не может быть! Это же из области фантастики, что говоришь-то?!

— Ну, долго объяснять, Алюша, потом расскажу. Но поверь — это вовсе не бред!

Войдя в помещение фирмы и поостыв от душевного возбуждения, Мимоза без промедления предложила Але работать на «Лайерс медикум» и выложила перед нею на стол увесистый пакет.

— Ты что, Машка, с ума сошла? Это ж целое состояние! И не могу же я от тебя деньги брать! Не подумай, что мы голодаем! Я ведь переводами подрабатываю и еще… — в этот миг Алевтина смущенно опустила глаза, — ну понимаешь, мне удалось случайно устроиться в офисе… убирать.

— Что-о?! уборщицей?! Почему ты молчала, ведь у тебя ребенок на руках! Не о себе, так об Агнии бы подумала, могла бы Трофиму позвонить! А я-то такое и представить не могла, у меня же денег — куры не клюют! Гм… если уж ты та-ак щепетильна, тогда считай, что это — аванс, а?

— Откуда у тебя бешеные деньги такие, Маш? Что это за невероятная такая работа?

— Не беспокойся, Алька, фирма у нас настоящая, не подставная. Все законно. Ну а подробности — потом. В общем, все через Антона Сергеича идет, его связи, понимаешь?

* * *

Вадим Ильич все более привязывался к Маше, и если поначалу старался удерживать официальный стиль общения между ними, то в последние месяцы это давалось ему с трудом.

Иногда он призывал ее в свой кабинет, ставил кассету с Третьим концертом Рахманинова или отрывками из «Царской невесты». И в эти минуты совместно переживаемая ими ностальгия по Родине как бы отодвигалась вдаль, окутывалась сладким туманом. Впервые Корф был охвачен сильным чувством, упорно не желая признаваться в этом самому себе: не привык жить сердцем, считая, что на это не имеет права. Однако неотступное волнение при думах о Марии оказалось настолько странным для него переживанием, что все попытки подавить его мощными волевыми усилиями были тщетны. В условиях постоянного риска Вадим стремился сохранять спокойствие духа. Однако чем жестче он пытался утихомирить свое сердце, тем сильнее оно билось при мысли о Машеньке.

Она заметила его возрастающее неравнодушие к ней, но поверить в это до конца не решалась, и это ставило ее в тупик: ведь он для нее теперь больше, чем отец или брат, она почти что боготворит его. И не могла бы даже представить себе сближение с ним как с мужчиной.

Противоречиво-сбивчивые раздумья терзали Мимозу. Если это случится, то отравит их возвышенно-прекрасные отношения, и служить их совместному делу как прежде, она не сможет. С другой стороны, как оттолкнуть его, отказать ему? Но если скатиться в смертный грех — все пропало! Лучше и не жить тогда! — Дойдя до такой дикой мысли, она тут же спохватилась: «Господи! Что это со мной! Помоги мне!»