снятых комнатах на первом этаже стоял рояль. Глинка вскоре привыкнет легко и быстро менять место проживания, что соответствовало принятому стилю жизни в столице. Позже современники и биографы будут сетовать на то, что у него так и не появилось в Петербурге своего дома. Миф о странничестве композитора гласил, что ему некуда было возвращаться после зарубежных путешествий. В этой бездомности видели знак непризнанности русского гения на родине. На самом деле, построить собственный дом да еще в самом дорогом городе России считалось неслыханной роскошью даже для обеспеченных аристократов. Многие на этом разорялись. Вспомним, что отец Глинки хотя и трудился над процветанием имения и зарабатывал неплохо, но все-таки не входил в «список „Форбс“» XIX века. Так что у прагматичного батюшки будущего композитора даже не возникало такой мысли о доме в столице. Снимать квартиру в Петербурге было намного дешевле и удобнее, чем содержать собственный особняк. Этим и пользовался Глинка.

Глинка был доволен службой. Работа длилась пять-шесть часов, домашних заданий не давалось. Внеурочных дежурств и ответственности, как в Коллегии иностранных дел, не было. Свободного времени оставалось много, и он полностью посвящал его своей главной страсти — музыке.

Социализация посредством музыки

После чиновничьей службы наступала пора балов, развлечений, званых музыкальных вечеров. В зимние праздники устраивались пышные придворные маскарады[94]. Свою принадлежность к дворянству, высшему сословию, надо было постоянно доказывать личным присутствием на подобных мероприятиях. Здесь заводились знакомства, влюблялись, вызывали на дуэль и устраивались карьеры. Светские увеселения становились неофициальной «службой» дворянина.

В моде были «живые картины», для которых выбирались хорошо знакомые сюжеты — из живописи, Библии, из истории, литературы и сказок[95].

Театрализация жизни продолжалась. Каждый выбирал себе роль — от Агамемнона до Дон Жуана и Фигаро.

Театральные увеселения чередовались с музыкальными. Виртуозное владение фортепиано, умение импровизировать и хорошее чтение с листа нот открывали для Глинки двери благородных домов. Он имел успех, например, в доме графа Егора Карловича Сиверса{130}, старшего среди других генералов Совета, ценили хорошую музыку, то есть признанную уже классической.

В доме непосредственного начальника Александра Бахтурина Глинку принимали еще более радушно. Он сдружился с его сыном — Константином Бахтуриным (1809–1841), известным балагуром и повесой, но не без талантов. Его охотно печатали{131}. Идеальное сочетание качеств, чтобы стать другом Глинки. На его стихи Глинка сочинил первый романс.

О жанре романса нужно сказать отдельно. С начала XIX века он стал настолько распространенным, что сочиняли в этом жанре все, кто хоть как-то был знаком с нотной грамотой. Он пришел в Россию из Франции как куплетная песня на французском языке с аккомпанементом фортепиано, арфы или гитары и предназначался для домашнего (то есть приватного) и светского музицирования (то есть в салонах). Современник писал: «Романс… есть выражение чувствительности, грации и французской любезности»[96]. Русская публика училась выражать чувства и их понимать с помощью этого жанра. Он стал своего рода «культурным трансфером», который помогал переносить на отечественную почву новые идеи, которые получали «свои» интерпретации[97].

В русской культуре романс превратился в национальный жанр — в него вплелись интонации «своего» фольклора, а французские стихи сменились на русские. Востребованность романса оставалась таковой вплоть до начала XX века. Его популярность объяснить просто: эта небольшая и простая вокальная пьеса рассказывала о чувствах, понятных каждому — любовных, пасторальных, связанных с историей и героическими поступками. Романс стал идеальным объектом для самоидентификации дворянства и его чувствительной души. Отчасти романс можно сравнить с современной популярной эстрадой, которая выполняет и сегодня схожую функцию.

В 1824 году Глинка впервые пробует сочинить на слова Бахтурина романс «Моя арфа»{132}, скорее всего, предназначенный для собственных выступлений. Об этом говорят простая фактура и небольшой диапазон. Исследователи считают, что его появление было связано с замыслом оперы по модному тогда роману Вальтера Скотта. Вполне возможно, что Скотт, этот первый всенародный писатель Нового времени, действительно настолько поразил Глинку драматическими приключениями, путешествиями в волшебный мир Средневековья, что тот сразу задумался о сложном театральном жанре.

Текст романса представляет свободный перевод из поэмы Вальтера Скотта «Матильда Роксби». Герой оставляет берега отчизны и веселую жизнь. Все он пожертвовал арфе, «сердцу очарованья», которая зовет его в дальние края. Автобиографический подтекст многих его романсов будет легко считываться и позже. Глинка остался недоволен этим опытом: мелодия скованная, соотношение ударения в словах и мелодии неуклюжее, аккомпанемент слишком простой. Пока до оперы далеко.

Через год, в 1825 году, он сочинил романс «Не искушай меня без нужды»{133} на стихи Евгения Баратынского. Этот романс он оценивал как первую удачу в этом жанре. Действительно, вплоть до сегодняшнего дня он остается одним из наиболее известных романсов Глинки. Казалось бы, все в нем довольно просто — фортепианный аккомпанемент, рассчитанный на средние возможности любителя, типизированные обороты, которые уже часто использовались в романсах 1820-х годов, например, начальный скачок на сексту (на шесть ступеней вверх). Но впервые Мишель смог музыкальными средствами передать сложное настроение стиха — лирика соединяется с тоской и невозможностью любви, окутывается дымкой воспоминаний и просветленных мечтаний. Он нашел лаконичный и чувственный язык, передающий смысл каждой строфы и слова. Мелодия «спаяна» со словом. Это было в новинку. До Глинки мелодия была составлена из наиболее распространенных интонаций, в целом отражающих настроение стиха. Он нашел здесь прием, который развивал до конца жизни и который будут использовать все русские композиторы. Академик, музыковед Борис Асафьев уже в советское время (в 1927 году) пытался раскрыть секрет Глинки и его романсов. Он считал, что все дело в уникальном слухе композитора, который «сканировал» интонации речи, переводил их в музыкальные интонации и смешивал с наиболее распространенными звучаниями музыки того времени[98].

Новому способу сочинения романса, по-видимому, способствовала практика чтения поэзии вслух. Дело в том, что стихи, только что сочиненные, сразу же декламировались в салонах, то есть это было искусство, постигаемое через его звуковое бытие.

Живший в это время вместе с Глинкой на квартире Александр Иванович Киприянов, муж двоюродной сестры, видел его увлеченность сочинительством. Он отговаривал Глинку:

— Фортепиано и скрипка тебе дадут связи. А сочинительство вызывает чувство зависти и досады.

Глинка в ответ молчал. Провинциальный родственник вызывал раздражение.

Чем можно объяснить такое суждение Киприянова?

Профессионалы против аматеров?

В Петербурге Глинка понял, что любители музыки отличаются друг от друга уровнем владения инструментом, голосом или техникой композиции. Среди них были те, кто играл или пел лучше, чем артисты в театре. Их можно назвать просвещенными любителями, или просвещенными аматерами. Для того