— К завтраку! — вычленила я изо всей информации нужную.

Желудок тут же отозвался бодрым урчанием. Учитывая, что вчера я не дождалась ужина и заснула — кстати, как это произошло, сама не заметила — вот я сижу, глядя на спящего его светлость, а вот я уже лежу, глядя на спящего его светлость. Под покрывалом тепло и уютно, кушетки на мой рост более чем хватает, а все тело тает в расслабленной неге, и кажется, что меня мягко и нежно обволакивает сон. Так же мягко и нежно, как его ладони, как его пальцы, сплетающиеся с моими…

Так, что я там говорила?

Завтрак!

— Буду вам очень благодарна, Нина. — Я улыбнулась.

Честно говоря, я действительно была очень рада помощнице, особенно когда увидела корсет. Потому что затянуть корсет самостоятельно… скажем так, у меня их никогда не было, а вот матушка носила. Чтобы ее затянуть, мне приходилось попотеть.

— Воспитанная эри должна носить корсет, — говорила она. — По крайней мере на людях.

— Лучше я буду невоспитанной, — отвечала я.

Как-то раз я принимала гостей в корсете. Мне тогда было пятнадцать, и, чтобы я выглядела «прилично», матушка меня затянула в один из своих. В итоге я весь вечер ходила, как будто проглотила палку, а второе же блюдо попросилось наружу, стоило мне съесть пару кусочков. С тех пор я этот печальный опыт не повторяла, но, по всей видимости, придется. Вряд ли невеста эрцгерцога может ходить без корсета.

Ну и потом, кто знает, может, я вообще похудела с того времени? В пятнадцать лет я любила булочки, а сейчас…

— Ваша сорочка, эри Армсвилл, — прервала ход моих мыслей Нина. — Временная. Леви Жанна ее никогда не надевала, ей показалось, что здесь слишком вызывающее кружево.

Леви Жанна, видимо, мачеха Райнхарта.

Кружево, к слову, оказалось совершенно не вызывающим. Тонким, подчеркивающим грудь невесомой ажурной полоской.

— Разве кружево нельзя было отпороть? — поинтересовалась я, когда нижнее платье легко облепило мое тело, лаской дорогой ткани коснувшись кожи.

Нина посмотрела на меня удивленно.

— Леви Жанна никогда не перешивает вещи. Она считает, что портних надо учить — если они не в состоянии сразу понять ее замысел, она урезает им жалованье втрое и больше никогда к ним не обращается. И всем рассказывает о том, как ужасно они ее подвели.

Очаровательная женщина.

Мне вдруг стало интересно, какой у нее был опыт сотрудничества с эриной Нерелль. Очередь к которой расписана на полгода вперед.

— А эрина Нерелль? — спросила я.

Нина захлопала глазами:

— Что — эрина Нерелль?

— Леви Жанна когда-нибудь отказывалась от ее нарядов?

— Нет. — Нина замахала руками, как будто сама мысль об этом показалась ей смешной. — Эрина Нерелль никогда не шила наряды леви Жанне.

— Нет?

— Нет! Она отказалась ее обшивать. Представляете?! — Девушка подалась ко мне и доверительно прошептала: — Такой был скандал!

Могу себе представить. Портниха отказалась шить наряды для герцогини! Хотя если так подумать, я бы тоже отказалась на ее месте.

— Леви… ой, эри Армсвилл. Корсет!

Это не корсет, это орудие пыток из серых столетий. Я поняла это еще тогда, когда Нина начала его зашнуровывать, а пространства для вдоха стало оставаться все меньше и меньше. Равно как и для того, чтобы в меня поместилась еда. Я даже подумала о том, что корсет изобрели, чтобы женщины меньше ели. Правда, при такой затянутости нужно думать не о том, чтобы что-то в себя запихнуть, а о том, чтобы из тебя что-то не выпрыгнуло.

Ик!

— Нина, а можно чуть ослабить шнуровку?

Но тогда на вас платье леви Жанны не застегнется! — Горничная заморгала. — Ой. Простите. Я хотела сказать, что… она любит тонкие талии.

Тонкие, а не стянутые в точку перелома. Если меня сейчас резко дернуть, одна часть меня останется внизу, а другая отвалится. Я подумала об этом с тоской, равно как и о том, что уже очень давно не садилась за новую пьесу. С другой стороны, ничто не мешает мне этим заняться, когда мы закончим с магическими схемами. То есть с библиотекой. То есть…

Я подумала, что «мы» — не совсем правильная формулировка, и глубоко вздохнула.

Хрусь!

К счастью, это были не мои ребра, а решающий рывок шнуровки корсета, после чего я почувствовала себя статуей.

— У вас чудесная фигура! — пробормотала Нина, снимая платье с вешалки. Оно оказалось темно-изумрудного цвета. Облегающий лиф, подчеркивающий грудь и запечатывающий ее под густой сеткой кремового кружева, пышная юбка, расходящаяся волнами тафты, отделка на рукавах.

Все это великолепие горничная надела на меня, застегнула, после чего отступила в сторону.

— Вы настоящая леви! — всплеснула руками девушка.

Ненастоящая, подумалось мне. И невеста я тоже не настоящая, хотя какая мне разница.

— Теперь прическа.

Прическа оказалась чуть ли не большим кошмаром, чем корсет. Меня тянули за пряди, вытягивали, накручивали, сооружая на голове подобие праздничного торта, при малейшем неловком движении способного завалиться набок и увлечь за собой блюдо-подставку. То есть меня.

Впрочем, то, что прическа не завалится, мне стало понятно сразу. Нина брызгала мои пряди каким-то раствором, который мгновенно высыхал на уложенных волосах. Создавалось такое чувство, что разобрать эту прическу потом можно будет, только обрезав волосы под корень.

— Это лучшее средство барельвийских модниц, — не без гордости сообщила горничная, — с его помощью прическа сохраняет форму весь день. Ни волосинки не шелохнется, вот увидите.

Надо будет спросить у его светлости, откуда в Эдельз Грин так срочно взялось лучшее средство барельвийских модниц. Хотя возможно, оно тоже было небрежно забыто мачехой, вместе с платьями. Я вдруг подумала о маме, которой зачастую приходилось перешивать старые наряды, чтобы сэкономить на новых тканях.

Как бы я хотела, чтобы моя пьеса имела успех… и чтобы мама могла себе позволить хотя бы десятую часть того, чем разбрасывается эта богатая женщина.

— Вот и все! Можно спускаться!

Желудок жалобно заурчал, сдавленный сплющенными ребрами и жесткими пластинами корсета. Я проигнорировала и его, и слегка покрасневшую горничную (видимо, урчать желудку в присутствии посторонних не положено), рассматривая себя в зеркале. Не будь я свидетельницей процесса, решила бы, что вижу своего двойника. У молодой женщины, затянутой в роскошное платье, не было ничего общего с Алисией Армсвилл, которую я знала.

Кроме начинки.

И мыслей: «Я похожа на красивую куклу».

Мне было настолько странно видеть себя в этом наряде, что даже возможность ходить в эрнгерцогской рубашке уже не смущала. К сожалению, в ней не спустишься к завтраку, а мое платье теперь годится только для того, чтобы им пыль протирать.