— Ну, добрались, и хорошо. — Волошин дружески положил старшему лейтенанту руку на плечо. — Размещайте своих людей. Райских условий предложить не могу, сами сидим тут, как крысы, в темноте, изнывая от жажды и голода, но вместе воевать будет легче.

— Какое сегодня число? — спросила Кожевникова девушка в некогда белом, а теперь темно-буром от грязи и запекшейся крови медицинском халате.

Старшина пожал плечами, он уже потерял счет времени. Но там, на Западном, он хотя бы наблюдал смену дня и ночи. А здесь, где всегда сплошной полумрак, людям проще запутаться.

— Кажется, двадцать пятое или двадцать шестое, — ответил Кожевников, а затем помотал головой: — А может, двадцать седьмое. Не знаю.

Он действительно не знал, а отвечал ей, лишь бы хоть что-то сказать. У него снова было тошно на душе. Он думал о том, где сейчас его дочь. Может, она так же прячется в казематах среди раненых солдат и умирает от жажды?

— Это наша Женечка, — подошел к ним Волошин, — наша надежда. Она тут заведует ранеными. Чудом добралась до нас с Южного острова. Работала там в госпитале санитаркой, ушла с острова еще до начала бомбежек.

Кожевников хотел было спросить, что происходит на Волынском укреплении, но передумал. И так все ясно. Наверняка везде одно и то же.

— Воды бы раненым… — извиняющимся тоном произнесла Женечка, глядя в глаза Кожевникову.

Старшина поразился этой девушке. Она просила воды не для себя, а беспокоясь исключительно о раненых и умирающих бойцах.

Кожевников отстегнул флягу и передал ей.

— Наши действия, товарищ капитан? — обратился Черный к Волошину.

— Держим оборону. Наверху, у амбразур, дежурят солдаты. Немцы несколько раз сюда совались, но пока, как видишь, безуспешно. Мы первые ряды сразу скосили, благо тут бой вести удобно. Но они гранатами нас забросали. С северной стороны пришлось завалить ходы. Людей бы не хватило удержаться. Как у вас с оружием?

— С оружием хорошо, а вот с патронами туго.

— Ну, с патронами у нас немного полегче. Сейчас главная задача — раздобыть воды. Река вон, в двух шагах! Я уже две группы посылал, никто не вернулся.

— Может, еще попробовать, пока ночь? — поинтересовался Кожевников.

— Берег отлично простреливается, и осветительных ракет немцы не жалеют. Знают, суки, что мы тут без воды подыхаем. На измор берут.

Наверху раздались винтовочные выстрелы. В казематах звук отразился гулко, будто стреляли совсем рядом.

— Всполошили вы немца своим прорывом, — указал пальцем вверх капитан. — Но это так, семечки. Ночью они сюда не сунутся. Но за водой я вас сейчас, старшина, не пущу. Я и так людей теряю.

Черный наконец не выдержал, задал основной вопрос, мучивший всех и каждого с момента начала военных действий:

— Где же Красная Армия, где наша авиация, артиллерия, танки? Что же это такое происходит?

— Мы с тобой — Красная Армия. И вон Женечка тоже армия. Пока рассчитываем исключительно на себя. В крепости отчаянно сражается несколько больших, но разрозненных групп. На Кобринском укреплении, знаю, закрепилась группа под руководством майора Гаврилова. Они держали врага у Северных ворот, но их выбили оттуда. Они теперь где-то в Восточном форте. Там сейчас страшные бои идут.

Майор Гаврилов был легендарной личностью. Кожевников немного знал его, пересекался по службе. Петр Михайлович отважный, принципиальный человек. Невысокий и коренастый, как большинство татар, с пронзительными темными глазами под густыми бровями. Командир 44-го стрелкового полка, боец, прошедший Гражданскую и Финскую войны. Солдаты его уважали.

Известие о том, что майор активно сражается с врагом, внесло некую уверенность в «беглецов» с Западного.

— Значит, дает он им там жару! — радостно воскликнул Черный.

— Насколько я знаю, — мрачно ответил Волошин, — туда стягиваются серьезные силы противника.

— Товарищ капитан, а вы ничего не слышали о лейтенанте Сомове? — спросил Кожевников. Волошин не заметил, как дрогнул у старшины голос.

— Сомов? — Капитан на секунду задумался.

А, Володька! Жалко мужика, погиб он. Тут такое в первые минуты творилось.

— Его дочь у Сомовых была, — сказал за Кожевникова Черный, видя, что тому стало тяжело говорить. — Не знаете, может…

— Вы видели, как это произошло? — не сдержавшись, выпалил старшина.

Волошин несколько секунд молчал, глядя на старшину, затем решил, что лучше сказать правду:

— В общежитие при авианалете сразу две бомбы попало. Когда все началось, я к казарме побежал первым делом. И собственными глазами видел, как здание разнесло. Оттуда никто не выбрался, не успели они.

Кожевников почувствовал, как к горлу подкатил комок, а сердце словно сжали в стальном кулаке. Заметив, что Кожевникову нехорошо, старший лейтенант Черный подскочил к нему:

— Как ты, Митрич?!

— Сердце прихватило, — хватая ртом воздух, сдавленно произнес старшина. Он склонил голову, обхватил ее руками: — Я же сам дочь у Сомовых оставил тогда ночевать. Век себе не прощу.

— Ты не мог знать, — приглушенно вздохнул Черный.

Кожевников все еще не мог поверить, признаться себе, что потерял дочь. Как дальше жить? Ради чего? У него не было ответов на эти вопросы. Окружающее утратило всякий смысл. Все то, что он с таким трепетом любил, в одночасье растоптано, уничтожено, стерто с лица земли. Он вынужден прятаться по казематам, пока фашисты топчутся на его земле.

— Сволочи… — тихо сквозь зубы прошептал он, сжав кулаки так, что побелели костяшки.

И хотя прямых доказательств гибели дочери не было, в старшине что-то надломилось. Он даже не пытался рисовать себе радужных картин, что она могла выбежать из общежития или выбраться из-под обломков. Он знал: чудес не бывает. И то, что он видел вокруг, ясно подтверждало это. Кожевников старался держаться, не желая показывать на людях, как ему горько. Некоторое время он сидел с закрытыми глазами, и перед внутренним взором его проносились картинки прежней, счастливой жизни. Вот маленькая Дашка сказала первое слово, вот она сделала свой самый первый шаг… Он никогда не простит, он будет мстить, пока жив, до последнего вздоха…

За водой он решил попытаться пробраться перед рассветом. Именно в это время часовых обычно сильнее всего одолевает сон, и была зыбкая надежда на успех операции.

Ночь в казематах прошла беспокойно. Громко стонали раненые, около них неотступно находилась Женечка. Она всячески пыталась помочь им, но мало что могла сделать. Медикаментов не хватало, и ей оставалось только успокаивать солдат. В отличие от бойцов, имевших возможность хоть немного поспать, медсестре приходилось совсем тяжко. Раненым круглосуточно требовалось ее присутствие.

Женечка старалась общаться с солдатами нарочито бодрым голосом, но Кожевников понимал, каких жизненных сил ей это стоило. Фляги, которые бойцы Западного острова принесли с собой, почти сразу опустели — слишком много было раненых и страждущих в казематах. И старшина решил во что бы то ни стало раздобыть воды для этой хрупкой, но сильной духом девушки. Горько было осознавать, что волей-неволей в эту гадкую войну втянуты те, чье предназначение создавать мир, а не рушить его.