— Торчим тут под стенами, а сделать ничего не можем. Только ловим пули снайперов да трупы оттаскиваем. Вон командира моего убило…

— Неужто все так плохо? — отважился встрять в разговор Матиас.

— Плохо?! — Брови ефрейтора поползли вверх. — Все просто херово, парень! — Он понизил голос до полушепота: — Должны были занять все здесь еще вчера к двенадцати часам дня, а до сих пор топчемся на месте. И думаете, сегодня закончим?

Ефрейтор оказался прав. Несколько дней они провели у моста. Это были чудовищные дни. Приходилось передвигаться согнувшись, спать на земле, каждую секунду опасаться меткого выстрела со стороны Цитадели. Время для Матиаса остановилось. Часы складывались в дни и волочились одной бесконечной тягучей лентой. Мир сузился до этого жалкого, по сути, моста, ставшего камнем преткновения для целой армии.

Их томило бездействие и страх. Постоянное напряжение, мучительное ожидание, движение перебежками и надежда не попасть в перекрестие прицела русского снайпера изводили, действовали на нервы.

О ситуации в крепости, похоже, никто ничего толком не знал. Один солдат утверждал, что русские выбили всех немцев из Цитадели и завладели ею. Другой поведал, что с минуты на минуту начнется вторичный обстрел крепости «Карлами». Третий клятвенно уверял, что передовые части уже в Москве. Четвертый заявил, что Северный остров пал, его последние защитники сдались, однако стрельба на Северном не утихала. Через некоторое время Матиасу осточертело слушать подобные разглагольствования, и он перестал принимать в них участие.

С едой тоже был непорядок. Полевые кухни подвозили нерегулярно, да и качество пищи оставляло желать лучшего.

— Кормят полнейшим дерьмом, — возмущался Карл. — Да за то, что мы тут терпим, нас деликатесами должны потчевать!

— А ты что, избранный? — подначивал его Матиас.

— Да, именно так! — злился Риммер. — Мы вершим историю, а нас кормят всякой бурдой.

Но отсутствие достоверной информации и невкусная еда не могли сравниться с назойливыми, упрямыми русскими. За каждым кустом, на каждом дереве мог скрываться стрелок. Любая амбразура или окно таили в себе опасность. Русские прятались в казематах, в труднодоступных щелях, а вылезая оттуда, устраивали самоубийственные атаки. Их выкашивали пулеметами, но они не оставляли попыток вырваться.

«Что это, — думал Матиас, — истерика, агония или преданность своему долгу?»

Когда человек видит, что шансов выжить нет, он, следуя инстинкту самосохранения, пытается спасти свою шкуру. Но русские были сделаны из другого теста. И это обстоятельство пугало Матиаса. Они не ценили собственную жизнь и готовы были терпеть любые лишения.

Еще утром двадцать третьего после артобстрела было решено послать к русским парламентера. Глыба выбрал из толпы пленных красноармейцев самого молодого.

Худой лопоухий парень представлял собой жалкое зрелище. Он трясся от страха и долго не мог понять, что от него хотят, но был готов сделать что угодно, лишь бы ему сохранили жизнь.

— Вот так должен выглядеть настоящий русский, — констатировал, глядя на него, Карл. — Трусливый, преданный хозяевам евнух.

Лейтенант Пабст сунул парню в руку белую тряпку и жестами приказал идти к воротам. Медленно, ссутулившись, тот побрел по мосту. Он шел, озираясь, постоянно оглядываясь назад — боялся получить немецкую пулю в затылок. Но, как выяснилось, ему больше следовало опасаться пули в лоб.

В полной тишине все наблюдали, как он подошел к башне с арочным проходом и, задрав голову к окнам, начал что-то лопотать по-своему. Время тянулось мучительно долго. Парень постоянно указывал рукой назад, в сторону немецких позиций и бубнил слова с заискивающей улыбкой на лице. Ему отвечал гортанный голос, но самого говорящего видно не было. Матиас не понимал, как эти люди не примут тот очевидный факт, что все для них кончено. Тупое упорство русских было необъяснимо для него, не укладывалось в голове.

Конечно, комиссаров ждет суровая участь, но простые солдаты останутся в живых, их покормят, окажут медицинскую помощь. Война проиграна, нет силы, способной противостоять вермахту. Для чего испытывать адские муки, сидеть, словно крысы, в казематах без воды и пищи, когда есть реальная возможность покончить со всем этим? Связать своих комиссаров и выйти с поднятыми руками. И все!

Одиночный винтовочный выстрел эхом разнесся по окрестностям. Лопоухий парень упал на спину, раскинув в стороны руки. Белая тряпка так и осталась зажатой в его пальцах.

— Ублюдки, — прошипел лейтенант Пабст. — Они прикончили парламентера!

Матиасу стало нехорошо. Он вдруг увидел лопоухого глазами русского солдата. Осознал вдруг, что для русских лопоухий вовсе не был парламентером. Для них он обыкновенное ничтожество и предатель — подлая сущность, нарушившая присягу, забывшая о солдатском долге, ради сохранения своей никчемной жизни готовая позволить врагу забрать собственный дом и сделаться жалким, убогим рабом. Лопоухий не только сам перешел на сторону врага, но и пытался убедить сражавшихся до конца солдат сложить оружие. Матиас попытался отогнать крамольные мысли, но становилось только хуже. Шел только второй день войны, а он уже невольно проникался уважением к врагу, начинал понимать, что эти люди просто так не сдадутся и с их упорством ему предстоит столкнуться еще не раз.

А двадцать пятого числа солдаты привели женщину. Она еле держалась на ногах. Ей поднесли ковш с водой, но она не притронулась. Потрескавшиеся губы, затуманившиеся глаза, полное нервное и физическое истощение. Женщина стояла, пошатываясь от слабости, и бесстрашно смотрела в глаза офицеру.

На ее правом плече обнаружили характерную гематому от приклада винтовки. Женщина стреляла в немецких солдат, пока не была поймана. Ей не угрожала смерть, сдайся она. Но женщина выбрала другую судьбу. С ней долго не церемонились, приказали казнить без проволочек.

Матиасу и Риммеру пришлось участвовать в расстрельной команде. Матиас стоял, с ужасом сознавая, что придется убивать женщину. Его не покидало ощущение, что он совершает нечто противоестественное. Риммер, заметив его колебания и, вероятно, поняв, о чем Хорн думает, проворчал:

— В башку бей, ей все равно конец.

Слова Риммера звучали отвратительно, но в них заключалась циничная правда.

Они выстрелили по команде одновременно. Матиас не смог превозмочь себя, пустил пулю сантиметрах в двадцати от ее головы. Он видел, как из стены брызнул фонтанчик кирпичной крошки именно там, куда он целился. Пабст тоже заметил, что кто-то специально выстрелил мимо пленницы. Он строго оглядел пятерых солдат, вставших навытяжку, но определить виновника не смог, а спрашивать не стал.

— Разойдись! — громко скомандовал лейтенант. — Риммер и Хорн, скиньте эту тушу в овраг.

Они ухватили женщину за ноги и оттащили к ближайшей яме. Матиас чувствовал, как к горлу подступает тошнота, пытался не смотреть на труп. Корил себя за слабость, надеясь, что однажды станет законченным циником, как Риммер. Иначе не выжить. Бей, пока есть патрон в патроннике, а когда кончатся заряды, режь штыком, лупи прикладом, ибо твоя жизнь теперь — борьба. Твоя жизнь — убийство…