Перечитайте под этим углом зрения статью В. Лакшина «Пути журнальные», и вы увидите, как разбор книг В. Каверина о Сенковском и М. Теплинского об «Отечественных записках» Некрасова и Салтыкова-Щедрина перерастает в своего рода объяснение редакции «Нового мира» с читательской аудиторией, и в том числе с нами сегодняшними.

В. Лакшин не ставит под сомнение ни одаренность, ни личную порядочность издателя «Библиотеки для чтения», знаменем которой была «сознательная безыдейность, направлением – отсутствие направления». Он готов даже признать, что в метаморфозах Барона Брамбеуса в известной степени повинна «свинцовая атмосфера» николаевского царствования – это она «искажала характер деятельности такого одаренного человека, каким был Сенковский. Более того, она сводила его в круг неразборчивой бездарности».

Но, – продолжает критик свои размышления о Сенковском, – может ли это служить ему хоть сколько-нибудь извинением? Каждый, кто держит в руках перо, ответственен за многое, но прежде всего за себя. И хотя, холодно рассуждая, мы можем объяснить «эпохой» все на свете, и даже Булгарин в конечном счете – продукт своей эпохи, но найти оправдание для человека, продавшего свой ум, изменившего своему таланту, мы не в силах.

Не надо оправдывать таких людей. Не надо искать извиняющих мотивов, входить в их обстоятельства и т. п. Не надо хотя бы из уважения к памяти лучших сынов русской литературы, живших в одно время с ними и на себе испытавших всю меру подлости их презрительной насмешки или циничного равнодушия.

Не безгрешны и те, кто вел «Отечественные записки». Им случалось, замечает В. Лакшин, идти на «прискорбные компромиссы», и «странно было бы хвалить за это Салтыкова и Некрасова, – такие поступки не вызывают сочувствия потомства, даже если они оправданы тактическими соображениями и совершаются в крайних обстоятельствах».

Но, – развивает свою мысль критик, – брезгливо осудить их можно, лишь если взглянуть на них отчужденно, со стороны, вставши на точку зрения абстрактного морализма, гордого своим неучастием в «грязной» действительности. Быть может, им надо было быть все же чуть менее «гибкими», чуть более непреклонными? Но кто посмеет сейчас решить это за них? Для этого надо было по меньшей мере жить в одно время с ними. Главное, что они трезво и сурово смотрели на себя, без самообольщения оценивали свою деятельность, но знали, чего они хотят, на что надеются, и верили в будущее. Оттого за бегом времени, уже из следующего столетия, все растут и очищаются в своем значении яркие и сильные, лишенные всякой двусмысленности фигуры этих людей, хлопотавших не о своем успехе, рыцарски любивших литературу, отдавших себя служению родному народу (1967. № 8. С. 231–232, 234–235, 238).

В этих словах многое сошлось. И указание на традицию, например, согревавшее «новомирцев». И понимание исторической значимости своей деятельности. И мысль о том, что не бесплодная, пусть и безупречная в плане личной нравственности, рефлексия приближает к цели, а сосредоточенная, не смущающаяся нареканиями и до мелочей продуманная работа.

И они работали, с прежней недвусмысленностью очерчивая свое отношение к Сталину и сталинизму в годы, когда на страницах «Огонька» и «Октября», «Москвы», «Молодой гвардии» и «Знамени» поначалу робко, «пристрелочно», а потом с наглой безнаказанностью вновь начал воссоздаваться парадный портрет мудрого, хотя и вспыльчивого стратега, который, возможно, не был лишен недостатков, но роль в истории сыграл безусловно положительную.

И они работали, повседневной журнальной практикой утверждая: «Есть ценностей незыблемая скала», в обстановке овладевавшей обществом духовной рыхлости и социальной апатии, повсеместно распространявшихся нравственной амбивалентности и вседозволенности.

И они работали, прямо указывая читателям, еще не вполне освободившимся от наваждений и обольщений сталинской эпохи, на мало чем уступавшие им в степени опасности и только-только нарождавшиеся на рубеже 1960–1970‐х годов иллюзии национал-патриотического или, может быть, неославянофильского толка.

7

Допускаю, что невнимательного читателя могли, пожалуй, и смутить та резкость, та определенность и неуклончивая последовательность, с какими критики «Нового мира» выступили против круга идей и настроений, запечатлевшихся в книге художника И. Глазунова «Дорога к тебе» (Л. Волынский. 1967. № 2), в статьях публицистов журнала «Молодая гвардия» П. Глинкина, В. Чалмаева, М. Лобанова, в стихах печатавшихся там же В. Сорокина, Вал. Сидорова, И. Лысцова, Б. Куликова, В. Шошина и др. (И. Дедков. 1969. № 3; А. Дементьев. 1969. № 4), в историко-литературных сочинениях П. Выходцева (Ст. Рассадин. 1969. № 5), В. Кожинова (А. Лебедев. 1969. № 7) и, наконец, в печально известном «письме одиннадцати» («От редакции». 1969. № 7)…

Дело в том, что и «Новый мир», и «Молодая гвардия», и позднее – «Наш современник», как казалось и до сих пор кажется многим, стояли если и не на тождественных, то, во всяком случае, на смыкающихся позициях.

Совпадали, хотя бы частью, пристрастия в области прозы (так, и П. Глинкин, В. Чалмаев, с одной стороны, и Е. Дорош, И. Дедков, – с другой, высоко оценили «Привычное дело» В. Белова). Совпадала до известной степени и фразеология, так что вынесенные «молодогвардейскими» авторами на знамена девизы народолюбия, усиленного внимания к национальному характеру, к отечественной истории и культуре, интереса к жизненному укладу и нравственным ценностям русского крестьянства должны были бы вроде найти сочувственный отклик в стане «новомировцев». Напомню, что В. Лакшин, цитируя М. Теплинского, определял существо «новомировства» так: «Народ как главный предмет повествования, интересы народа как критерий оценок и основная тенденция, счастье народа как конечная цель общественной борьбы» (1967. № 8. С. 236). Напомню и то, что многие близкие к «Новому миру» писатели подозревали, случалось, руководителей журнала в «непереваренной почвеннической фанаберии», в том, что «весь „Новый мир“ <…> крутится где-то в этой вселенной, ядром которой является нечто, называемое „почвой“ или, скажем, „родной землей“»[231].

Такое представление было, надо полагать, достаточно распространенным, что и объясняет, мне кажется, причины, по которым после разгрома «Нового мира» многие высоко ценимые им прозаики (В. Белов, В. Астафьев, В. Распутин, В. Шукшин, В. Лихоносов) стали печататься по преимуществу в «Нашем современнике». Благодаря и этому, и усилиям критиков «Нашего современника», вскоре после смерти Твардовского принявшихся клясться в верности его заветам, постепенно обрела права гражданства и мысль о том, что именно этот журнал является прямым преемником и наследником «Нового мира». Уверен в этой связи, что едва ли не все из ныне живущих авторов громокипящего письма «Против чего выступает „Новый мир“?» (давайте все-таки «поименно вспомним всех, кто поднял руку», то есть М. Алексеева, С. Викулова, С. Воронина, В. Закруткина, Ан. Иванова, С. Малышкина, А. Прокофьева, П. Проскурина, С. Смирнова, В. Чивилихина, Н. Шундика) многое бы дали сегодня, чтобы