вдаль. — Здесь… вольно. Если хотите, можем задержаться, время есть, — и уселся на широкие перила. Склон горы уходил вниз величественными уступами, покрытыми где лесом, где цветами, и заканчивался широкой полосой джунглей. А ещё дальше, там, за зелёным плюшем вершин деревьев, блистал и переливался залитый закатным солнцем океан, сливаясь вдали с таким же золотым небом. Было тепло, хоть и ветрено, но Берта пронизала дрожь. Площадка, на которой они стояли, выдавалась вперёд, как нос корабля, и Берту вдруг показалось, что они парят над Миром, и сейчас порывом ветра их унесёт в эту сияющую даль, унесёт без возврата и надежд, и было в этом странное облегчение. Туда, в даль над океаном, далеко-далеко. Там ничего не надо оценивать и решать, там не надо думать и мучиться сомнениями в правильности своих оценок и поступков. Там можно просто плыть, плыть по воле ветра, и купаться в золотом сиянии, и никогда не возвращаться, никогда… А Дон к тому же начал негромко и задумчиво читать стихи:

— Все лица, голоса былого

Растают в памяти, как мёд.

И Млечный Путь откроет Слово,

И заклинание спадёт.

Презрев докучные оковы

Дух воспарит, взлетев легко,

И ощутит, вкусив иного,

Как сладки мёд и молоко.

И осознает ту границу,

Где вечность истинно живёт,

Где даль туманная искрится,

Где молоко всё льётся в мёд…

До мистической дрожи созвучно это было тому, что сейчас видел и чувствовал святой отец. Так естественно вплетался бархатный баритон в голос ветра, поющего в скалах, и такое спокойствие приятия неизбежности своей участи звучало в нём, что суровый отец Бертольд, неутомимый и неумолимый охотник на нечисть, вдруг почувствовал, что сейчас расплачется, как сегодня ночью над пронзительно печальной историей Скинэльфа и Лайлльэльфи по прозвищу «Босы ножки».

— Пойдёмте, райн Берт, не стоит опаздывать, — Дон соскочил с перил и направился к широким мраморным ступеням лестницы, ведущей тремя пролётами вверх к белому портику входа, врезанного в скалу.

— Чьи… Чьи это стихи? — спросил Берт, едва совладав с голосом. Вампир удивлённо обернулся и пожал плечами:

— Мои, — просто сказал он и стал подниматься дальше, сделав приглашающий жест рукой. — И помните, райн Берт: только на «ты», а то и поколотить может! А за вопрос о возрасте просто убьёт. Не любит он об этом…

— А вот и наш грозный истребитель! — по мозаичному каменному полу, изображающему подводное царство, потирая руки в радостном предвкушении, шло к ним существо, в мире Берта невероятное. Ступив на трёхмерную прозрачную мозаику, Берт даже штанины поддёрнул — полное было впечатление, что там вода, и весьма глубокая. И что-то там, в глуби, вроде даже плавало и извивалось. Но при появлении хозяина дома забыл обо всём. Невысокий — подросток лет четырнадцати, хрупкий, но с завораживающей грацией в каждом движении, и лёгкая, свободного покроя одежда не в силах была скрыть эту пластику. Волна чёрных гладких волос ниже пояса, а лицо… «Я сплю. Этого просто не может быть», подумал райн Берт, чувствуя, как отвисает челюсть. Но дружеский тычок в плечо, которым радостно наградило Берта это чудо, оказался вполне ощутимым и даже очень. Попросту говоря, Берт упал, и, наверное, отшиб бы себе что-нибудь об камень пола, если бы Дон его не подхватил.

— Дед, ты не прав, — укоризненно пожурил Донни своего дальнего предка во Жнеце.

— Дед? — непроизвольно вырвалось у Бертольда. Он совершенно непристойно цеплялся за Донни и судорожно шкрябал ногами по полированному полу, пытаясь встать.

— А то! — хмыкнул Донни, аккуратно сажая его на пол. — Ну-у, если точнее…

— Не-не-не! Потом-потом, не хочу об этой гадости! — перебил его Йэльф и присел перед сидящим на полу Бертом на корточки. — Ты извини, райн… Берт? Берт, да. Как-то я не рассчитал на радостях! — осиял он Берта очаровательно-виноватой улыбкой. — Не зашиб? Нигде не болит? Нет? — Берт заворожено помотал головой. Какой же он красивый! Или… она? — Ты меня хочешь о чём-то спросить? Спрашивай, детка, не стесняйся!

— Ты женщина? — выпалил Берт, прежде чем понял, что говорит и кому. Но реакция оказалась непредсказуемой:

— А кто тебе больше нравится, душечка? — очень оживился Йэльф, с весёлым любопытством заглядывая Берту в лицо. Только в лицо, не в глаза.

— А… М-мне-э-э… — забуксовал Берт под неудержимый хохот Донни. — Я-а-а…

— А… Ой, прости-прости, забыл-забыл! Я же читал, тебе же нельзя, чтобы кто-то нравился, да-да… — замахал руками Йэльф. — Ну, как тебе не стыдно, детка, что ж ты ржёшь-то непотребно уж совсем? — укорил он Дона, но, вскакивая, тоже хихикнул. Невысокий, гибкий, рядом с ним даже Дон казался большим и тяжеловатым, а Берт и вообще почувствовал себя неуклюжим медведем. — Ну, вставай, вставай, дружок, ты живой, а пол холодный, простудишься ещё, — протянул вампир Берту руку. — Там у меня и столик накрыт, и креслица стоят, и ржать там ещё лучше, правда-правда! Там такое эхо! Как хихикнешь — прямо звон в ушах стоит!

Тонкая, с длинными пальцами рука оказалась сухой, прохладной и, вполне ожидаемо для Берта, нечеловечески сильной.

Подхватив Берта под локоток, Йэльф провёл гостей через высокую белую двустворчатую дверь в гостиную. Локоток он крепко прижимал к своей подмышке, потому что был Берту по плечо, и, заглядывая снизу вверх ему в лицо, на ходу объяснял:

— Люблю я почитать ерунду всякую, начну ржать — эхо и подхватит, и ещё смешней становится! Так и хихикаю часа по два над каждой строчкой! Очень выгодно, а то читаю я быстро, только начнёшь — а книжка уж и кончается, просто разорение на этих книжках, правда-правда! Такая чушь — и так дорого! А видеошар не могу смотреть, совсем не могу. Прямо тошнит, какую чушь показывают, и не смешно совсем!

Берт опасливо косился на своего провожатого и бросал беспомощные взгляды на Донни. Тоже нежить, но хоть знакомая уже. Красивый этот Йэльф, да, очень, но, видимо, откровенно чокнутый! Да и не мудрено: за восемь тысяч лет любой свихнётся! Дон ободряюще ему подмигнул и шепнул, наклонившись к уху, почти неслышно:

— Прикалывается.

Что это значит, Берт не понял, но Дон явно стремился его успокоить и подбодрить, и уже одно это Берта успокоило и подбодрило. Он перестал коситься и осмотрелся. А здесь действительно было хорошо. Большая полукруглая комната со сводчатым потолком и тремя закруглёнными наверху окнами, начинавшимися от самого пола, была почти пуста. Занавесок не