— Ушивать! Не говорите мне ничего! Куда это годится? Вы болтаетесь в них!

Впервые я видел мать за работой, и должен отметить, это было забавное зрелище.

Наконец, когда в брюки было воткнуто достаточное количество булавок и произнесено по их адресу довольно комментариев, мужчину отпустили переодеваться.

— Когда будут готовы? — из примерочной показалась голова.

— А когда надо?

— Мне бы сегодня, а?

— Хорошо, — прикинула мать. — Погуляйте немного, я сделаю.

— Так за этими же скоро придут, — возразила портниха, показывая матери свои наполовину уже распоротые брюки. Голос у нее оказался неожиданно глубокий, сочный.

— Это еще терпит.

— Пойду тогда разомнусь, а то засиделась. — Баба вышла.

— А сколько будет стоить? — поинтересовался заказчик.

— Шестьсот рублей за все.

— Выписываю квитанцию? — спросила Лера.

Мужчина пожевал губами и признался, что взял с собой денег из расчета на то, что брюки придется только прострочить.

— Давайте так, — постановила мама, — я вам сделаю за четыреста пятьдесят. И обойдемся без квитанции, все равно я вас запомнила.

— Кхе-кхе…

Это сказал я. Мама сделала вид, что не поняла сарказма, который я вложил в это хмыканье, и, выставив мужика, села делать его брюки.

— А что, у вас квитанции разве не всем выдают? — невинно поинтересовался я, примеривая верхнюю планку кронштейна к вкрученным в ряд крюкам. Надо вкрутить еще несколько, а то не выдержит.

— Тебе долго там еще? — вместо ответа спросила она и сделала вид, что увлечена работой.

Они уселись рядком — Лера сшивала что-то на живую, от усердия высунув кончик языка, и один раз даже капнула слюной на ткань. Мать тачала свой срочный заказ, туго поджав губы и поигрывая бровями. Баба наметывала штаны. Свои губы она, наоборот, выпятила сверх меры. Вид у них был крайне глупый. Синхронно вздымались руки с иголками, тянули нити. «Нелепые мойры», — пришло в голову почему-то.

Заглянула еще одна клиентка, принесла несколько метров штор, которые требовалось подрубить по краям.

— Только на следующей неделе будут готовы, — отрезала мама, пробуя на ощупь скользкую ткань.

— А побыстрее нельзя?

— Никак. Заказов видите сколько. — Она повела было рукой на то место, где висел раньше отвалившийся кронштейн, но, спохватившись, показала на сваленные в углу вещи.

— Вы уж постарайтесь.

— Придется задержаться завтра на работе… Сделаю все возможное, — и обратилась к Лере: — Посчитай цену. Пятьдесят рублей за метр.

Женщина отчалила, попросив еще раз напоследок, чтобы про ее заказ не забыли. Заходили еще какие-то люди, всем требовалось срочно и качественно. Работать не было никакой возможности, и я ругался про себя, привалившись к стене у выхода, чтобы не мешать. Наконец, выждав момент, когда все схлынули, я повесил опору. Осталась безделица — закрепить.

Новый кронштейн произвел почему-то неизгладимое впечатление на мать, которая даже притихла и долго рассматривала его как редкую диковину. Наконец, охлопав и огладив планки со всех сторон, она тихо сказала, будто сама себе: «Постарался сынок. Ни один мастер так не сделает». Меня долго не отпускали, устроив неуместную в сравнении с работой суету вокруг готового кронштейна. Сменив скепсис на восторги, мать превозносила перед напарницей и мою работу, и меня самого, и даже по касательной похвалила зачем-то Леру, назвав ее «хорошей девочкой». Куртки и шубы снова вывесили в ряд и долго восхищенно ахали, даже баба, которую заставили отложить ради этого свою работу, несколько оживилась.

И этой ночью я не мог забыться полностью, и из сполохов каких-то неясных снов ко мне выплыло решение, точное и округлое — отравление лекарствами. Удаленное убийство. Сделать так, чтобы она приняла одновременно два несовместимых препарата, будет несложно. Всего-то нужно — подобрать таблетки, которые безобидны поодиночке, но смертельны вместе.

Варианты есть: антигистаминные — с хлорфенамином, прометазин, антидепрессанты, лекарства от изжоги — с ранитидином, болеутоляющие — и глазные капли. Не столь страшные сочетания для здорового организма, но с Зинаидиным сердцем хватит и нескольких дней.

Она любит есть всякие снадобья, ей нравится сам ритуал приема, все эти нарядные коробочки, шуршание целлофановых оболочек. Зинаида то и дело глотала витамины, валидол и еще много чего. Жадно поглощала всю чепуху, что мы оставляли в открытом доступе. Часто хваталась за успокоительное и обезболивающее, мы только успевали отнимать. Я продумаю, какие выбрать препараты, чтобы не привлекать внимания. Все, что потребуется от меня, — оставить их на виду. Остальное довершит Зинаидина алчность. Все должно выглядеть как можно более естественно.

Не хочу, чтобы она мучилась. Я сделаю так, чтобы она ушла тихо и без боли, но при этом стремительно. Мгновенно подскочившее сверх меры давление или вдруг образовавшийся тромб убьют ее за считаные минуты. У меня не хватит духу совершить над ней другую расправу. Максимум, на что я способен, — оставить лекарства на тумбочке и предоставить ей съесть их самой. Главное — не торопиться, сделать все без суеты. Все еще предстоит выверить, всесторонне взвесить, рассчитать с точностью до минуты, но я сделал главное — выбрал путь. Пройти его следует неспешно, так, чтобы не оступиться. Время у меня еще есть.

В моменты самых яростных вспышек ненависти к Зинаиде меня посещали куда как более жестокие фантазии. Но душа ее, спящую, подушкой, роняя к ней в ванную включенный фен, я все равно не омраченным яростью краешком сознания понимал — я не решусь. Эти видения были бесплодны, и потому так ярки, так сладострастны. Слышать хрип, прижимая к лицу подушку, в то время как ее ноги выбивают на тахте предсмертную дробь — это мне не по силам. Лишь удаленное убийство. Опосредованное. Не видеть, отойти в роковой момент в сторону, — только так я выдержу. Интересно, что делают другие, чтобы довести задуманное до конца?

Сколько гениально спланированных преступлений так и остается невыполненными из-за сущей безделицы — убийца не смог решиться?

Я никогда не узнаю. Убийца априори одинок.

Ему не с кем поделиться сомнениями, не у кого попросить совета. Казалось бы, так просто — пару минут прижимать подушку к ненавистному лицу, — на стройке я справляюсь с куда более тяжелыми нагрузками, — а недостижимо, как космос.

Я не мог уснуть, все размышлял. Если Зинаида останется жива, квартиры нам не видать. Через суд мы наверняка ничего не добьемся, как не добилась Ольга. Целый год мучений, и все ради чего? Мать обезумеет окончательно от расстройства. Лера будет делать вид, что новость ее не потрясла, но примется плакать еще чаще. Подарить целый год жизни нашей семьи Зинаиде? Смириться? Нет. Надо решаться, наконец. Мне не оставили даже шансов прикрыться, в случае чего, ее психическим расстройством. Если бы ее признали душевнобольной, мы могли бы апеллировать к этому, когда она, наконец, пожелает расторгнуть с нами договор. Юристы не отнеслись бы серьезно к жалобам официально безумной Зинаиды, но пока, по мнению психиатров, она не безумна, к ней будут прислушиваться. Старая перечница вполне еще в себе. Так что в глазах закона она будет права.