Накануне праздника у Зинаиды обнаружились четыре подруги в разных городах. Всем она одинаково пожелала здоровья и «долгие лета», а одной попросила приписать что-то про память о школьных годах. Мужья подруг, судя по всему, были уже мертвы, так как она не просила передать им приветы.

Мама писала, огрызаясь через каждое продиктованное ей слово; я крутил ножницы, представляя непроизвольно, как бы они смотрелись в шее у старухи, и старался не прислушиваться к спорящим.

После маминого проступка с днем рождения между женщинами все же произошло условное перемирие. Мама заказала отделку Зинаидиной ванны новомодным средством, после которого та засияла первородной белизной.

В последнее время все развивается уже как будто помимо моей воли — как будто я долго и безуспешно пытался раскрутить неподъемное колесо, и, наконец, оно завертелось, поехало само, осталось только поберечься. То, что я знал теперь о Зинаидином злодеянии, вдохнуло новые силы в мою ненависть, напитало ее свежими соками. Зинаида подписалась под своим приговором и уже принимала «Флурпакс». Отныне дороги назад не было. Новое открытие сделало меня как будто спокойнее, тверже, к тому же оно прекрасно смягчало уколы совести. Время пришло, пусть не я сам его выбрал. Уверенность моя крепла, костенела, но в моем, таком цельном и простом, на первый взгляд, плане появилось вдруг огромное количество брешей, которые следовало залатать. Всплыли нюансы, которые требовали внимания. Чем ближе к делу, тем больше их возникало. Я стал относиться к идее убийства более практично, едва ли не деловито, принялся рассчитывать сроки, прикидывать дозы и обдумывать нюансы, о которых следовало поразмыслить. Какое именно количество «Х…мина» следует ей дать?

Я стал бояться Зинаидиных соседок, которые могли заявиться к ней за чем-нибудь в самый неподходящий момент. Призрачного сантехника, электрика или сотрудника ЖЭКа, который мог внеурочным звонком разбудить Зинаиду от вечного сна, в который она только начала погружаться.

Отныне я смотрел на Зинаиду новыми глазами. Я наблюдал за ней исподтишка со жгучим любопытством, пытаясь приметить признаки коварства в ее фразах, жестах. Так орнитолог следит за редчайшей птичкой, изнывая от интереса, но держа себя в руках, чтобы не привлечь ее внимание. Но Зинаида не выдавала себя ни словом, ни шевелением мускула, и оттого я стал относиться к ней едва ли не с уважением. Иногда мне даже казалось — такого не может быть, чтобы она вынашивала коварные планы. Вся ее жизнь состоит из никчемных старушечьих забот — медлительных чаепитий, долгого сидения в туалете, бессмысленного разглядывания журналов. Чтобы старуха, пусть и вздорная, но немощная и практически слабоумная, которая ничем не занимается, кроме ерунды, всегда носила в себе мысль жестоко расправиться с кем-то? Это было невероятно, но это было так.

— А Саша-то ваш, что же — написал вам? — поинтересовалась мама. Не удержалась все-таки, решила помучить Зинаиду в отместку. Сама не умнее старухи.

— Написал, — сообщила та, отвернувшись.

— Так, наверное, ему ответить надо?

— Уже ответила.

— Да вы же видите плохо. Вот, я за вас пишу.

— Днем написала. Днем-то я вижу нормально.

— Тогда давайте сюда открытку, я отправлю ее вместе с остальными.

— Отправила уже, — с достоинством ответила старуха.

— Ах вот как? — скептически вскинула брови мама. — Ну-ну.

Я пошел на кухню, чтобы поставить чайник, сил не было слушать этот бред. Я взял планшет и хотел продолжить писать. Но им нужен был зритель. Уже через несколько минут они притащились на кухню. Мама мыла посуду, то и дело оглядываясь через плечо, чтобы втолковать старухе, театрально печалившейся за столом, что та не права. Зинаида наступила матери на любимую мозоль — на мою беду поинтересовалась, как дела у нее в ателье. На воре и шапка горит, и мама сразу же разгорячилась.

— Легко сказать — откажи. А как отказать, если заказчик пришел и просит? — Мать поставила на стол мокрую тарелку.

— Очень просто. Лучше сразу ему отказать, чем врать потом. Нахапаешь заказов, а сделать не успеваешь, хорошо разве?

— Если отказать, то упустишь клиента. А с ним и деньги.

Зинаида неожиданно проявила интерес к тому, как мама выкручивается на работе и, к моему удивлению, быстро ухватила суть проблемы. Ее рассуждения были беспомощно старомодны, но в целом правильны — всех денег мира не заработаешь, жадность — это грех, подводить людей нехорошо.

— Я, может, старая и чего-то не понимаю, но что тебе это дает? Если в срок не сделаешь, то заказчика все равно потеряешь.

— Тут с умом подходить надо. Я когда человека вижу, то сразу могу сказать — вот этому лучше сразу сделать, а этого можно и помариновать, этот подождет. Разбираться в клиенте надо. Чтобы с подходом.

— Ну вот маринуешь ты их, маринуешь, а приработок все равно — три копейки. Не лучше ли нервы поберечь?

— А сто раз по три копейки — вот вам и три рубля. А вы, значит, считаете, что по копейке зарабатывать зазорно? Вам все подай сразу, да?

— О копейках думать — копейки и получать. Что, озолотили тебя твои копейки? Сидишь там, клюешь по зернышку, да все никак не наклюешься.

— Вы, можно подумать, сидите как-то… — Мама застопорилась, пытаясь сформулировать, каким именно образом сидит Зинаида, но так ничего и не придумала.

— Я хорошо сижу, — раздражающе покорно ответила та.

Обе удивленно вскинули брови, услышав мой нервный смех. Слишком долго я не спал, не смог удержать себя в руках. Два жулика диспутируют о честности и морали, кому рассказать, не поверят. И обе так серьезны.

— Что тебе, Сева, смешно? — почти ласково поинтересовалась Зинаида и принялась вытирать насухо тарелку непонятно откуда выуженным засаленным куском полотенца. Завидев эту тряпку, мать встала в стойку и стала выжидать подходящий момент, чтобы обманом вырвать ее из Зинаидиных рук. Знала — просто так полотенце ей не отдадут.

— Смешно, если честно.

— Какие-никакие, а деньги имею. — Мама повернула к Зинаиде лицо, на котором застыла гримаса неопределенного характера — печаль? гнев? — Свои, не чужие. Это закон такой — кто что-то делает, у того что-то и будет. По-другому не бывает. Я ни у кого ничего не прошу, ни у кого на шее не сижу. А многие сейчас любят… пожить за чужой счет.

— Хорошо, милая. Хорошо.

Если я вернусь в комнату, они и там придумают себе дело. Планшет пришлось убрать.

— Вы такая умная, — мама принесла за стол целую кипу тарелок, — потому что вам семью кормить не надо.

— Мы все помним, что сидим у тебя на шее. — Я не удержался, включился в их дискуссию.

— Да ну тебя. Еще один… максималист. Деньги, значит, только мне тут нужны? Тебе не нужны?

— Деньги всем нужны.

— Полотенчико отдайте.

— Какое? Это? Не тронь, я им вытираю.