страницах «Петербургских трущоб» гитара появляется тоже в непрезентабельной обстановке. «Пол захаркан, засыпан табачной золою и давно уже не мыт; вместо веселого, звонкого щебетанья канареек раздается сиплый романс под аккомпанемент гитары…» Правда, на сей раз музицирует уже «благородная персона» — «обыватель, который, с гитарою в руках, лежит на диване — офицерская шинель в рукава поверх рубашки, длинные, белобрысые усы, красное и одутловатое рыло, а в голове, очевидно, изрядное количество винных паров, о чем свидетельствует стоящий рядом на столе полуштоф и кислая капуста в тарелке».

Гитара вновь возникает на страницах романа в руках уже известного нам персонажа, отставного армейского капитана Закурдайло. «Офицерская шинель поверх грязной и рваной сорочки да шестиструнная гитара оставались и теперь, как в оны дни, неизменными спутниками жизни капитана-киника…»

Эту цитату, вообще-то, можно было бы и не приводить, если бы не существенная подробность: инструмент был не русской конструкции Андрея Сихры, а классической, испанской! И еще одна деталь: вечно пьяный человек, ухитрившийся за несколько лет промотать нежданное наследство, из последних сил держится за одну-единственную ценность — гитару! Чем-то она дорога ему и помогает кое-как оставаться на плаву.

ЕВГЕНИЙ АНДРЕЕВИЧ САЛИАС

Салиас, Евгений Андреевич (1840–1908) — граф, русский писатель, автор многочисленных исторических произведений. Сын писательницы Евгении Тур. «Путевые очерки Испании» (1864), «Пугачевцы» (1874), «На Москве», «Петербургское действо», «Свадебный бунт», «Владимирские Мономахи».

Повесть «Крутоярская царевна» русского писателя Евгения

Салиаса рисует быт помещичьей усадьбы времен царствования Екатерины Великой. Один из персонажей, отставной гвардейский прапорщик, предстает перед нами как незаурядная художественная натура. «Жданов был, сам того не зная, поэт и музыкант в душе. Он страстно любил слушать и петь народные песни и бренчать на балалайке и немножко на гитаре. Тайком от всех Жданов сочинял сам песни и певал их на привалах во время охоты своим соратникам, то есть своей шайке прихлебателей-охотников».

Из скромности этот герой всячески скрывал свое авторство. «Иным совершенно искренно казалось, что они эту песню уже слышали где-то, когда-то, готовы были поклясться, что они песню знали, да забыли».

Надо полагать, у дворянина Жданова был реальный прототип. Вероятно, граф Салиас в жизни знавал кого-то из энтузиастов музыки, благодаря чьим усилиям песенно-русский гитарный репертуар постоянно обновлялся.

Роман «Ширь и мах» примечателен эпизодом, где перед очами его сиятельства Светлейшего князя Потемкина предстал необыкновенно талантливый подросток. Провинциальный помещик, чьим крепостным был этот мальчишка, характеризует его следующим образом: «Это у меня калмычонок… Отчаянная голова. Это все он мастерит в доме с детьми. Первый затейник на всякую штуку. Такая голова, что даже, верите, подчас удивительно мне. Все у него таланы. И пляшет, и поет, и рисует, и на гитаре бренчит. А ведь вот татарва, и еще не крещеный…»

Забавная сценка, не правда ли? Можно воскликнуть, перифразируя слова Пушкина:

язык гитары, как поэзия самого Александра Сергеевича, понимает и «гордый внук славян, и финн, и ныне дикий тунгус, и друг степей калмык»!

Честь и хвала тому инструменту, который покорил мир!

АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ АПУХТИН

Апухтин, Алексей Николаевич (1840–1893) — русский поэт. Основные мотивы лирики — грусть, разочарование, недовольство жизнью. На слова стихотворения «Ночи безумные», «Забыть так скоро», «День ли царит» и прочие написал романсы П.И. Чайковский.

В стихотворении «О цыганах» Алексей Апухтин дает меткую характеристику пению цыган: «Искусства также там, хоть тресни, / Ты не найдешь — напрасный труд: / Там исказят мотивы песни / И стих поэта переврут…» Но, отмечая темпераментность исполнения, он восклицает: «В них есть какой-то, хоть и детский, / Но обольщающий обман… / Вот почему на раут светский / Не променяем мы цыган».

Цыганские романсы под аккомпанемент гитары — ничем не объяснимая слабость маломальски чувствительного русского человека.

В стихотворении «Венеция» читаем: «Я бросился в гондолу и велел / Куда-нибудь подальше плыть. Смеркалось… / Канал в лучах заката чуть блестел, / Дул ветерок, и туча надвигалась. / Навстречу к нам гондола приближалась, / Под звук гитары звучный тенор пел, / И громко раздавались над волнами / Заветные слова: dimmi che m'ami».

Ничего удивительного — какая же это Венеция, если в ней нет гондол, гитар и грустной баркаролы!

В рассказе «Между жизнью и смертью» Алексей Апухтин рассуждает об относительности всех наших чувств: «Нищий, протягивающий руку за грошом и получающий от неизвестного благодетеля рубль, испытывает, быть может, большее удовольствие, нежели банкир, выигрывающий неожиданно двести тысяч… Весьма вероятно, что деревенские мужики, усевшиеся в теплый весенний вечер на траве вокруг доморощенного балалаечника или гитариста, наслаждаются не менее профессоров консерватории, слушающих в душной зале фуги Баха».

Мысль любопытная! Действительно, наша способность воспринимать то или иное произведение искусства определяется в первую очередь душевным настроем. Именно поэтому гитара с ее богатыми выразительными возможностями пользуется такой любовью самой разнообразной аудитории.

ПОЛЬ ВЕРЛЕН

Верлен, Поль (1844–1896) — французский поэт-символист. Ввел в лирическую поэзию сложный мир чувств и переживаний, придал стиху тонкую музыкальность (сборники «Галантные празднества», 1869, «Романсы без слов», 1874, «Мудрость», 1881). Книга литературно-критических статей «Проклятые поэты» (1884). Автобиографическая «Исповедь» (1895).

У Поля Верлена в стихотворении «Grotesques» найдем описание бродячих музыкантов, с которыми поэт, разумеется, отождествляет и себя: «Конечно, жизнь их ядовита, / Они презренны и смешны, / Они напоминают чьи-то / Во тьме ночной дурные сны. / Гнусят! Над резкою гитарой / Блуждает вольная рука. / В их странных песнях ропот ярый, / По горней родине тоска…»

Вместо привычной для классической поэзии лиры или какой-нибудь цевницы французский символист дает в руки своим героям современный инструмент — живой, осязаемый, — создавая тем самым реальный, зримый образ Поэта — человека, не понятого толпой, поскольку он неизмеримо выше черни.

Поль Верлен, издеваясь над поэтами-классицистами, приверженными к устоявшимся штампам поэтической речи, иногда создает парадоксальные и насмешливые картинки вроде этой: «Атис, бренча струной гитарной, / Вонзает в Хлою взор коварный, / А ей — хоть что, неблагодарной». (Стихотворение «Лодке»)

Разумеется, в Древней Греции знать не знали гитары, а в пасторальной идиллии куда уместнее обычная свирель. Но Верлен не хочет следовать проторенным путем, он создает новое, самобытное искусство, и ему не откажешь в оригинальности.

В стихотворении «Мерзавец» поэт рисует жутковатую картину, достойную кисти Иеронима Босха: «И синим пальцем висельника шут / Над веткою гитарой машет / И над грядущим, зазиявшим тут, / Как бы